То, что эта позиция ведет к поражению, стало ясно уже во время Польской кампании. Следование этому курсу привело в результате к распродаже интересов рабочего класса и крестьянства.

Но как в Коминтерне, так и в ВКП(б), несмотря на очевидное поражение троцкистских группировок и сторонников Бухарина, существовало оппозиционное сопротивление против предложенной Сталиным и принятой на XV съезде стратегической ориентации на ускоренную индустриализацию (на съезде были приняты директивы по составлению первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР).

Начались скрытые конфликты между Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и партийным руководством. Зиновьев и Каменев, к тому времени (после покаяния) восстановленные в рядах ВКП(б), были вновь исключены из партии из-за своей активности против партийной линии в незаконном «Союзе марксистов-ленинцев» в октябре 1932 г., но после опубликованной в «Правде» самокритики приняты снова в декабре 1933 года с возвращением всех прав (об этом чаще всего умалчивается).

Бухарин, который вместе со своим сторонниками так же, как и раньше, ориентировался на универсальное значение НЭПа, встретился в ЦК партии с открытой оппозицией большинства, высказывающегося за более радикальный курс индустриализации. Он видел опасность гражданской войны, опасался голода и катастроф. Все попытки ускорения процесса индустриализации представлялись ему как идеологическая капитуляция перед троцкизмом.

Вспомним, под давлением критического экономического развития и неурожая в 1924 году обострился внутрипартийный спор по поводу политического курса.

Троцкий ориентировался на разжигание революционных процессов в Западной Европе и других частях мира, в которых должны были участвовать прошедшие гражданскую и интервентскую войны командиры Красной армии. Но 85 % обедневшей массы крестьянского и городского населения не поддержали бы эту инициативу, а развитие революционной ситуации не соответствовало этим ожиданиям. В ЦК партии вокруг Бухарина и Сталина сформировалась группа, которая выступала за то, чтобы продолжать начатое вместе с новой экономической политикой экономическое развитие. На XIV партконференции (27-29.04.1925) Сталин поддержал ориентацию Бухарина на развитие внутреннего рынка с учетом требования приступить к созданию социализма в селах в сложившейся ситуации. Зиновьев и Каменев опасались послаблений кулакам и требовали ликвидации нэпа и начала индустриализации. Сталин, Бухарин и Молотов, учитывая экономическую расшатанность, были убеждены, что период восстановления необходим.

В 1922-1923 годах объем промышленного производства удалось повысить на 60 %, а в 1924 – на 40 %. Однако эти цифры не дают истинной картины. В 1923 году только 31,4 % из существующих заводов были введены в эксплуатацию. В 1924 году начали работу еще 7 доменных и 21 мартеновская печь. В середине двадцатых годов с помощью финансовой реформы, в частности путем введения червонцев, обеспеченных золотом, удалось остановить инфляцию. Теперь наметились пути стабилизации экономического развития. Однако большая часть металлургической и металлообрабатывающей промышленности оставалось законсервированной. В 1924-1925 годах объем всей промышленной продукции достиг 64 % довоенного уровня. Мощности других больших заводов не использовались даже наполовину. В связи с высокими ценами, отсутствием заказов и отсутствием оборудования убытки исчислялись 8,841 миллионами рублей. Соколов и некоторые другие последователи Троцкого обосновывали устроенное ими сокращение финансовых средств целями индустриализации. Но при таком положении остались неразрешенными проблемы, которые были напрямую связаны с указанием Дзержинского ввести в эксплуатацию несколько сохранившихся металлургических заводов. С учетом высокой степени износа промышленного оборудования (1913 – 33 %, 1925 – 77 %) была необходима полная его замена. В то же время из 329 миллионов рублей, которые были выделены на обновление этих объектов из государственного бюджета, для этой цели были использованы только 32,3 миллиона – даже не 10 %. Достигнутые в результате работы с устаревшим оборудованием результаты являлись недостаточными даже для выплаты заработной платы.

В августе 1924 ЦК РКП(б) принял решение о политике заработной платы, в котором говорилось, что в условиях, когда производительность труда растет быстрее, чем заработная плата, выплачивается только тот объем заработной платы, которого хватает для удовлетворения базовых потребностей.

Контуры решения обозначились только тогда, когда Дзержинский вместе с организацией трестов и синдикатов в металлообрабатывающей промышленности прибегнул к концентрации силы и централизации руководства. В дополнение к организованным в 18 трестах большим хозяйствам в синдикаты вошло большое количество малых и средних предприятий. Это решение было принято с учетом рабочей силы. Кроме того, проводились подробные консультации, во время которых с работниками металлообрабатывающей промышленности обсуждалось, как можно решить поставленные перед ними задачи наилучшим образом. Так, прежде всего, через создание единого бюджета для развития промышленности появились финансовые и организационные условия для советской индустриализации. Одновременно с этим ответственность за целесообразное использование этих средств была передана в руки Экономического совета, Государственной плановой комиссии и Совета Труда и Обороны. То, что с сегодняшней точки зрения может показаться естественным явлением, в свое время столкнулось со значительным сопротивлением на разных уровнях: от наделенного властью, но технически некомпетентного народного комиссариата финансов до ответственных работников профсоюзного аппарата и других организаций, которые абсолютно справедливо видели в таком подходе угрозу своему теплому месту и влиянию.

Ввиду стремящегося к своей кульминации спора за руководящие должности в партии и в Советах следует отметить, что пострадавшими были в большинстве своем последователи и сторонники Троцкого.

В этих условиях решался вопрос о том, как лучше всего разрешить фундаментальные конфликты между партийными и экономическими функционерами, инженерами, экономистами, теоретиками и сотрудниками государственных органов, которые занялись этой задачей сравнительно недавно. От соответствующего ответа зависела их собственная перспектива. Но только в этом контексте становится понятно, почему в Советской России – за исключением части сельской бедноты – не только большая часть крестьянства, русская мелкая буржуазия и большая часть интеллигенции, но и более квалифицированные рабочие скептически относились к связанной с личными потерями социалистической ориентации. Даже у французской буржуазии, имеющей свою собственную революционную историю, возникло негативное отношение к социалистической революции в России. Эренбург сообщал из Парижа: «Был приведен аргумент, который был убедительней, чем “национализация женщин”: русские облигации были сбережениями французской средней буржуазии, которая вложила свои деньги в приобретение ценных бумаг. “Наши деньги пропали”, – в отчаянии жаловался рантье».

С сегодняшней точки зрения может показаться само собой разумеющимся, что социалистическая индустриализация в контексте долгосрочного планомерного создания макроэкономических условий с прогрессивным улучшением условий жизни трудящихся должна была предложить принципиально отличающиеся возможности. На этой социально-экономической основе было еще возможно совершить переворот материальных и технических основ жизни, вмешаться в существующие социальные структуры и отношения. Тот, кто был знаком с конкретными условиями и задачами, при которых должна была разворачиваться индустриализация в Советском Союзе, очень скоро приходил к выводу, что этот абстрактный подход не соответствовал на практике тем задачам, которые ставило время. Причина заключалась не только в том, что в экономических органах должны были работать не выходцы из крестьян, а специалисты, которые почти не имели никакого представления и никакого личного отношения к революционным целям большевиков и опирались в своей деятельности на свои собственные, абсолютно отличающиеся от других воззрения.