Сегодня в час ночи взяли курс на Сицилию, чтобы нанести удар по складам неприятеля, продолжающего сгружать войска и технику с транспортов на берег.

Погрузившись в полный мрак июльской ночи, мы медленно набрали четыре тысячи метров. Под нами море, расстилающееся до ночного горизонта, ярко зеленое днем, сейчас оно выглядело чернильно-синим, с высоты в темноте невозможно понять, есть ли волнение или штиль. Наконец, через несколько часов утомительного полета впереди показалось побережье Сицилии, характерное своими гористыми резкими очертаниями потухших вулканов и так отличающееся от равнин южной Франции. Остров-вулкан, да, там действительно сейчас жарко, даже ночью.

Сделав дело, экономя топливо и одновременно уходя от возможного огня корабельных и наземных зенитных батарей, мы повернули обратно. Начинало рассветать, впереди еще один рутинный день отдыха, волейбола, подготовки к следующему вылету, день, украшенный хорошей французской кухней, но испорченный тоской по дому. Сегодня эскадра не имела потерь.

Печальный факт, но нам приходится атаковать свои же бывшие аэродромы на Сицилии. Мильх – философ, он считает, что нет ничего постоянного, а значит, и «своего» не бывает. Остается с ним соглашаться, и, поправив жесткий парашют, любоваться звездами в ясном небе. Лететь долго. Наверняка союзники засекут нас радарами. Сегодня мы крадемся на трех с половиной километрах.

Термометр показывает за бортом минус пятнадцать – какая поразительная разница – на земле жарко даже ночью, а в каких-нибудь нескольких километрах выше – холод настоящей зимы.

Жара уже порядком надоела. Как несовершенен человек! В России в холодную и сырую погоду мы бы мечтали оказаться в подобных условиях, а здесь мечтаем о прохладе. Хорошо, что мы летаем только ночью, истребителям хуже. Иногда днем стоит такая жара, что видно, как над пологими холмами поднимается раскаленный воздух, в такие минуты мы прячемся под редкими деревьями. Много неудобств доставляет пыль Сахары, приносимая ветром из-за моря. Она забивает глаза и ложится толстым слоем на приборную доску, так что предполетная подготовка у нас заканчивается протиркой кабины. У нас все в порядке, но сегодня не вернулись два экипажа, проводившие атаку кораблей противника, есть сведения, что один самолет упал и люди погибли, экипаж второго Хейнкеля, скорее всего, был подобран британцами, теперь для них все закончено – плен!

Сегодня состоялся мой семидесятый боевой вылет, с чем мы друг друга и поздравили после возвращения. Это немного, те, кто начали войну в сорок первом, уже имеют за плечами и по сто пятьдесят и больше, но на все есть свои объективные причины и божья воля.

Командир Клюмпер начал натаскивать меня на летного командира – собственно, для чего и перевел в штаб. В остальном, все спокойно, если не считать, что оборона Сицилии закончится нашим поражением. Ночью опять бомбили союзников на подступах к Палермо. Мы особенно отличились, разрушив мост на реке Орето.

Сегодня ночью бомбили аэродром. На обратном пути имели короткую стычку с истребителем. Я его не видел, но стрелки открыли огонь. Дав команду прекратить огонь, я резко развернулся, и ушел в ночную темноту со снижением, развив достаточную скорость, истребитель потерял нас во мгле. Все обошлось.

Здравствуйте, мои родные. Мы все шокированы ковровыми бомбардировками противника. Я сам работаю в бомбардировочной авиации, конечно, и от наших бомб могло страдать гражданское население. Самый крупный город, который доводилось атаковать мне лично – это русская крепость Севастополь. Иногда нам приходится бомбить цели, находящиеся в небольших населенных пунктах, но все же мы стараемся атаковать войска, военные объекты или коммуникации, а не сбрасывать орудия смерти и разрушения в центры густонаселенных городов. Когда-то я писал Вам, что счастлив жить в сильном Рейхе, зная, что моя семья никогда не попадет под бомбовые удары вражеских самолетов, теперь уже ясно, что я наивно ошибался. Кольцо сжимается, и чем все закончится – неизвестно. Вы пишете, что Лейпциг не бомбят, надеюсь, что так и будет.

У нас затишье. Потеряна не только Сицилия, но и половина Италии. Эскадра борется с морскими доставками от Алжира до Италии, но успехи наши незначительные, а потери растут. За меня можете не волноваться. Я больше занят штабной работой и обучением редкого пополнения. Вернер держит слово, и скоро меня должны перевести на командную должность в другую эскадру. Жалко расставаться с ребятами, особенно с экипажем, к тому же я приобрел привычку к французской кухне.

Вернер сообщил, что меня переводят командиром звена в одну из эскадрилий Третьей группы Третьей бомбардировочной эскадры, и возможно, после стажировки повысят до командира эскадрильи. По пути я обязательно заеду домой. Послезавтра меня будут провожать все приятели. Шперлле, Мильх, Ханс, Георг. Придут офицеры штаба и даже сам Клюмпер. По этому поводу я заказал столики в одном из ресторанов в старой части города. До скорой и желанной встречи.

Прошел уже месяц после нашего расставания, а я все еще нахожусь под впечатлением домашнего уюта и вашей любви. Я не встречал ни одного солдата, который бы еще хотел воевать, но пока война продолжается, мы должны оставаться на своих местах.

Новое место – аэродром Грислинен в Восточной Пруссии. Здесь формируется и проходит обучение моя новая группа, состоящая как из зеленых новичков, так и из довольно опытных пилотов Юнкерсов-88. Командир нашей группы в звании хауптмана. Чувствуется нехватка личного состава, прибывшие – это уже не те зрелые мужчины, коими комплектовались бомбардировочные части в сороковом или сорок первом году, каким был я, когда впервые попал на фронт. Третью группу переучивают на Хейнкели, не потому, что мой старый бомбардировщик лучше, а потому, что он приспособлен к перевозке тяжелых бомб на внешней подвеске, а нас готовят именно к таким операциям. Поговаривают, что с помощью специальной бомбы можно разрушить плотины на электростанциях русских. Выбор моей кандидатуры, выходит, не был случайным, ведь большую часть войны, сорок три вылета из семидесяти шести, я выполнил с двумя тоннами бомб, подвешенных к животу. Теперь я исполняю роль звеньевого инструктора, переучивающего пилотов на новый тип. Правда, пока на всю группу поступило только четыре Хейнкеля. Нас полностью обещают укомплектовать в мае.

Я думал закончить войну инструктором, но начальство считает, что, пока мы ждем новое вооружение и переучиваем экипажи, командир звена не должен терять боевых навыков. Я вновь временно на фронте. Сегодня состоялся мой настоящий экзамен. Я вел несколько звеньев смешанной эскадрильи в ночную атаку на аэродром. Ночь выдалась темной как никогда. Тьма за бортом и курс на восток. Задачей моего самолета было первым выйти на аэродром и ударом обозначить цели для остальной группы. В этом была и удача, и роковая ошибка. Первая половина полета была спокойной и обыденной. Самолет прорезал полуночную мглу, штурман и я сверяли данные навигационных приборов с проложенным курсом. Но когда вышли на цель всего на высоте три тысячи метров, начался настоящий ад. Возможно, что противник обнаружил нас радарами еще на подходе. Огонь прожекторов и зениток взорвал ночь, делая наши шансы ничтожными. Такого сильного огня с земли я не помню ни в одной операции. Мы блестяще выполнили свою задачу, попав прямо в центр летного поля, и могли уходить заранее проложенным курсом. Но экипажи, вышедшие на цели через пару минут, были обнаружены и попали под шквальный огонь. Вдобавок с других аэродромов вдогонку и наперерез взлетело несколько ночных истребителей. Уходя из-под огня, наш Хейнкель получил повреждение правого двигателя. Вначале обороты, давление и температура были в норме, так продолжалось несколько десятков минут. Самолет, как живой, знал, что должен спасти экипаж и тянул к линии фронта. Уже пересекая эту невидимую, роковую для многих солдат черту, правый Юмо внезапно замолчал. Никакие попытки оживить его запуском, переключением магнето и прочими ухищрениям не могли заставить двигатель вновь работать. Мотор отказал полностью.