– Тебе надо поесть, дорогая.

Но мне было физически плохо. Дежурный по кухне даже не подошел принять заказ, словно незадачливость заразна.

Когда я встала, за соседним столом все поспешно опустили глаза, будто только что наблюдали за мной.

– Ладно, пойду готовиться к уроку.

У Анджелы расширились глаза:

– Вы что, остаетесь?

– Начальник позволил. А мне нужны деньги.

Она пожала плечами.

– Наверное, это как свалиться с лошади и снова сесть в седло… – Она забарабанила пальцами по столу. – Но если вы готовы, лучше всего так и поступить.

Конечно, я не была готова. Больше всего мне хотелось помчаться домой и спрятаться под одеялом. Впервые за много дней томительно тянуло прорезать кожу острым осколком стекла. Но я запретила себе проявлять слабость. И не только ради оплаты счетов, а потому, что такое я себе назначила искупление.

Я попыталась сосредоточиться на картофельных печатках. Совершенно детская и, казалось бы, неуместная тема, но мои мужчины увлеченно работают. Кто-то из них отдаст готовый рисунок своим детям, племянникам или племянницам, другие – матерям. В тюрьме семья приобретает для заключенных огромное значение – неизмеримо большее, чем на воле («Мне очень стыдно, что из-за меня мама прошла через этот позор», – сказал мне на днях один молодой человек). Однако классу неймется поговорить о Барри-Деде. За две недели, пролетевшие после инцидента с ножницами, страсти достигли апогея.

– Уже столько времени прошло, мисс. Как он там?

– Он теперь ослепнет, мисс?

– А он еще в больнице, мисс?

Ответов у меня нет – мне ведь никто не докладывает. Когда я спросила секретаршу начальника тюрьмы, она холодно ответствовала, что меня «проинформируют в случае каких-либо изменений».

Анджела, обычно неиссякаемый источник информации, тоже ничего не рассказывала, поэтому мне оставалось только жить, как жила. Печатки из картофелин уже вырезаны – во избежание новых инцидентов я сделала это сама, – и заключенным остается лишь покрыть картошку черной краской (одобренной начальником тюрьмы) и прижать к странице.

Уровень начальной школы.

Но я не решаюсь даже на миг отвести глаза от обучаемых и с облегчением встречаю конец урока. Поспешно собираюсь: уже стемнело. В темноте территория тюрьмы выглядит незнакомой и страшной.

Я уже хотела запереть дверь и идти расписываться на выходе, как сзади возникла тень. Я так и подскочила. Умом я понимала – передо мной стоит одна из охранниц, но сердце заколотилось от испуга.

– Вас хочет видеть начальник тюрьмы.

В такое время? Значит, Барри скончался в больнице, думала я, следуя за женщиной в белоснежной рубашке с черными погонами. Начнется расследование, меня обвинят в попустительстве, будет море бумажек… Кто-то скажет – поделом негодяю, но другие будут винить меня в недостаточной бдительности. О чем, черт побери, я думала, придя на работу в тюрьму?..

– Элисон, – начальник поманил меня к себе. Он сидел с ничего не выражающим видом. По такому лицу ничего не угадаешь.

На письменном столе перед ним лежал листок.

– Дело в том, Элисон, что дело получило продолжение…

– С Барри все нормально? – вырвалось у меня.

– Ну, это как посмотреть. Жить он будет, но, несмотря на несколько операций, врачам не удалось сохранить ему зрение в травмированном глазу.

Несмотря на облегчение от услышанной новости, я невольно подумала, что это небольшое наказание за жизнь троих детей.

– Боюсь, это не все. Один из наших сотрудников сообщил, что пользовался шкафом с материалами вскоре после того, как, по вашим словам, вы положили ножницы назад. Так вот, шкаф оказался не заперт, на полке были рассыпаны кнопки, а внутри все перевернуто.

– Об этом я ничего не знаю и точно помню, что запирала шкаф. Честное слово. Это не моя вина.

«Не моя вина», – всегда повторяла моя сестра. Она была младше, и на меня автоматически возлагалась ответственность за все.

– А кто утверждает, что шкаф был открыт? – решилась я. – И почему она не заявила об этом сразу?

Ручка двигалась по листку с рапортом.

– Я не вправе открыть вам эту информацию. Дело в том, Элисон, что мы имеем право вас отстранить…

Во рту у меня пересохло. Это и есть подоплека сегодняшнего разговора?

– Но ввиду отсутствия доказательств, подтверждающих вашу вину, я делаю вам предупреждение. – Ручка замерла. Очки сняты с носа. Серо-стальные глаза смотрят прямо на меня. – Мы предложили вам эту должность, Элисон, потому что на нас произвели впечатление ваши художественные способности и то, как вы держались на собеседовании. Но если нечто подобное случится снова, нам придется с вами расстаться.

Я вышла из кабинета. Сердце билось в сумасшедшем ритме – от страха или облегчения, точно не знаю.

Декабрь 2016 г.

Джонни не пришел в комнату Китти, как обычно.

Она ждала его целую вечность.

– Не… расстраивайся, – сказала Маргарет. – Он… наверное… тебя… бросил. Так и… мой бойфренд… поступил… в другом доме… прежде чем я… попала… сюда.

Джонни не поступил бы так! Правда же? Может, это потому, что она всех подвела на концерте? Горячие слезы беззвучно потекли по щекам. А может, мать забрала Джонни домой, и он нисколько не будет скучать по Китти?

– Китти! Ты еще не спишь?

Сердце Китти воспарило куда-то ввысь при виде юноши с квадратным лицом и короткой толстой шеей, опустившегося на колени у ее кровати.

– Ты здесь! – залопотала Китти.

– Ты думала, я не приду?

Джонни улегся под одеяло рядом с ней.

– Пришлось ждать, пока Дункан заснет. Я ему не доверяю. Он все допытывается, куда это я хожу по ночам.

– М-м-м, м-м-м, запела Китти в полном блаженстве, ощутив тепло тела Джонни, как в другие ночи. Как приятно осязать его кожу!

– Я горжусь твоим выступлением на концерте. Ты была великолепна. Я всегда мечтал, чтобы у меня была девушка.

Ура!

– Ты выйдешь за меня замуж, Китти? Чтобы нам быть вместе навсегда?

Сердце Китти готово было взорваться от чувств. Она никогда не испытывала ничего подобного – это словно лететь и бежать в одно и то же время! И танцевать, и…

Черт, Маргарет проснулась. Она дышала тяжело, с натугой, как всегда во время приступов. Если она не перестанет хрипеть, их застанут!

– Кто… (хрип) здесь?.. Что… (хрип) происходит?..

– Это я, – быстро ответил Джонни. – Не волнуйтесь.

Маргарет хрипела все сильнее – примерно как в прошлый раз, когда отвлекала внимание. Однако сейчас ей стало плохо по-настоящему.