Все началось осенью 1887 года.

Фрейд и Флисс встретились благодаря Йозефу Брёйеру, который посоветовал молодому оториноларингологу посетить публичные лекции по неврологии, которые читал отец психоанализа. И вот однажды он пошел взглянуть на него. Между ними с самого начала проскочила какая-то искра. Фрейд сразу же понял, что встретил человека, который станет самым главным в его жизни. Он не сумел бы сказать почему, но это было так. Как сама очевидность.

Побывав на лекции, Флисс отправил доктору Фрейду письмо, которое стало первым в их долгой переписке. Вначале они направляли друг другу пациентов. Потом из единомышленников стали коллегами, вместе работали, обсуждали малейшие пункты своей теории, спорили. Таким образом, несмотря на разделявшее их расстояние, они рассказывали друг другу о своей жизни, делали друг другу подарки, посылали фотографии, и постепенно их переписка становилась все более насыщенной, интенсивной, когда новых писем ждут с нетерпением, надеются на них. Они стали друзьями: и в горе, и в радости. Вместе путешествовали, вместе добирались до самых высот мысли и эмоциональных уз, связующих два человеческих существа, вместе анализировали себя и вместе избегали смерти.

Фрейду, в тридцать семь лет уже ставшему отцом шестерых детей, предстояло пережить страстную дружбу, которая побудит его доверяться и исповедоваться Флиссу как никому другому в мире. Все свои страхи, все свои идеи он представлял на его суд и с тревогой ждал его одобрения или критики, прежде чем переформулировать их в своих книгах. Письмо от Флисса было лакомством, которое Фрейд любил смаковать медленно, куря сигару в своем кабинете. Перед тем как ответить ему, он размышлял над формулировками, перечитывал написанное, исправлял, а порой начинал заново, прежде чем поставить подпись внизу страницы.

Они встречались в Вене или Берлине, и всякий раз их встречи были уникальными моментами, которые принадлежали только им. Они называли их «конгрессами» и проводили два-три дня за городом, вдали от мира, вдали от своей работы и семейного круга. Выбирали для своих вылазок маленькие очаровательные гостиницы. И предавались там свободным спекулятивным и научным ассоциациям, принимали кокаин, заново изобретали мир.

Флисс был забавным, словоохотливым, остроумным. Неутомимым изобретателем теорий, порой сумасбродных, а порой и в самом деле подстегивающих воображение. Они вместе смеялись. Фрейд чувствовал себя хорошо. Его тревоги исчезали. Он не боялся садиться на поезд. И у него уже ничто нигде не болело. В первое время их переписки у Фрейда случались назойливые соматические расстройства, головные боли, регулярные сердечные перебои, стеснение в груди, жжение или что-то вроде сильного жара в левой руке… Флисс говорил ему, чтобы он бросил курить – и ему это удалось на какое-то время. Он никогда не был так счастлив. Большая часть конгрессов Международной психоаналитической Ассоциации проходила в тех самым местах, где они встречались с Флиссом: наверняка для того, чтобы снова вернуться в то прошлое, о котором он сожалел.

Когда пациенты сбегали из его приемной, Флисс придавал ему веру в себя. Он не сомневался в нем, когда другие потешались над его теориями сексуальности и бессознательного. Несомненно, что именно благодаря ему он нашел в себе мужество продолжить исследования в такой сложной области, как сексуальность. Когда Флисс говорил ему, что верит в него, он и сам начинал верить в свои слова. Он писал для Флисса. Думал для него, разрабатывал теории, чтобы понравиться ему. Утверждал, что тот, заставляя его говорить, помогает ему понять, что же он на самом деле хочет высказать. Называл его «универсальным специалистом» или же Мессией. Он создал психоанализ, думая о нем, и, можно сказать, с помощью его веры и под его влиянием, поскольку Флисс как никто другой умел заставить его пойти до конца.

Он верил всему, что говорил Флисс, даже в его нумерологические теории. Его книга о взаимоотношениях между носом и женскими половыми органами казалась ему блестящей. Фрейд улыбался про себя, вспоминая первые фразы оттуда: «Посреди лица, между глазами, ртом и костными образованиями переднего и среднего мозга располагается нос».

Он называл своего друга Сфинксом, потому что считал, что он хочет познать тайну человека. Флисс был поэтом, мистиком, приобщившим его к Каббале[9]. Вечно занимался поисками истины. Его идеи вдохновляли Фрейда, поскольку тот предлагал другую точку зрения на мир и человеческую душу. Ему нравились его теории, даже когда они были безумны. Он следовал своему наитию. И восхищение, которое он питал к своему другу, дошло до того, что заставило его поверить, будто тот мог разрешить проблему полноценных сексуальных отношений для тех, кто в силу необходимости не хочет детей. Флисс подсказал Фрейду некий контрацептивный метод, «благодаря» которому он и зачал Анну. Если бы она родилась мальчиком, он назвал бы его Вильгельмом. В некотором смысле Анна была дочерью, которую Фрейд породил вместе с Флиссом. Не случайно же она стала самым лелеемым его ребенком и самой преданной сподвижницей.

Однажды ему приснился ужасный кошмар по поводу Флисса, столь ужасный, что он смог истолковать его лишь много позже. Главным действующим лицом там была Ирма, она же Эмма Экштейн, которую Фрейд лечил от истерии. Он направил ее к Флиссу в Берлин для хирургической операции в носу, которую Флисс рекомендовал, чтобы излечить некоторые симптомы этого психического заболевания. Однако оказалось, что Флисс забыл полметра пропитанного йодом бинта в полости, оставшейся после удаления носовой раковины, что привело к серьезному воспалению. Пациентку пришлось оперировать повторно. Последовало кровотечение. Бедная женщина несколько дней провела между жизнью и смертью. Медицинская ошибка, которая могла стать роковой для Эммы, обезобразила ее.

Этот случай стал поворотным в их отношениях. Отныне Фрейд начал сомневаться в своем коллеге, хотя и не желал в этом признаться. Эмма не злилась на них, а впоследствии даже стала одной из верных учениц Фрейда, которого попросила контролировать ее практику психоанализа. Но еще в течение двух лет у психоаналитика продолжали возникать ассоциации на тему этого сна, который он рассказал под названием «Укол, сделанный Ирме». Для него это был сон из снов, в котором он пытался определить степень своей ответственности в медицинских ошибках. Он слепо доверял Флиссу, пока не отдал в его руки жизнь одной из своих пациенток. Как такое оказалось возможно? Что произошло бы, если бы Эмма умерла из-за его забывчивости? И какой смысл имело бы? Это событие побудило его отказаться от всякого сотрудничества со своим другом касательно органических аспектов в этиологии неврозов. И впредь Фрейд решил посвятить себя чисто словесному лечению психических расстройств, никогда более не прибегая к хирургии.

После Эммы он уже не доверял своих пациентов Флиссу. Но по-прежнему писал ему. Он еще слишком нуждался в нем, чтобы продолжать свой собственный анализ, бессознательно отказывался раскрыть глаза.

Он любил его – иначе это и не назовешь. Их отношения с Флиссом наверняка были самыми сильными, самыми наполненными, самыми страстными из всех, а время, проведенное вместе с ним, а также их эпистолярные беседы, навсегда врежутся в его память, как самые прекрасные моменты жизни. Разве не стерпел он, что Флисс поставил его лицом перед своей бисексуальностью? Он рассматривал эту гипотезу. Быть может, у него была не решена проблема половой идентичности? Фрейд пришел к выводу, что половые вопросы интересуют и заботят лично его гораздо меньше, чем большинство прочих людей. Ему всегда было трудно говорить об этом, он неловко чувствует себя среди тех, кому нравится шутить по этому поводу. Он был слишком целомудренным, даже пуританином. Флисс же не боялся затрагивать эти вопросы, даже те их стороны, которые внушали наибольшее беспокойство. Он полагал, что у всех есть предрасположенность и к тому, и к другому полу. Фрейд никогда не встречал человека, который был бы настолько же свободен интеллектуально.