— Ну… думаю, что да. Им никогда не пользовались.

— Тогда мой второй вопрос. Сегодня наш друг Робинсон сообщил нам кое-что значительное. Он сказал, что некоторое время назад поднялся шум из-за западных окон этого кабинета, которые судья постоянно держал закрытыми ставнями. Якобы вы предложили вставить в окна новые рамы, чтобы комнате было больше света. Это правда? Подумайте как следует, прежде чем ответить.

Ее глаза расширились.

— Ну… в каком-то смысле да. Я действительно заговорила об этом с отцом, который не пожелал меня слушать. Мы сильно поспорили, и я отказалась от этой мысли. Но это была не моя идея.

— А чья? Можете вспомнить?

— Конечно. Это…

В коридоре послышался топот ног, и дверь открылась. В комнату вошел сержант Борден и отдал честь; его лицо сияло.

— Все в порядке, сэр, — доложил он. — Это заняло на несколько минут больше, чем мы думали, так как лицо убитой девушки было грязным и нам пришлось отмыть его, чтобы леди могла быть уверена. Но сейчас она здесь и готова дать показания.

Сержант шагнул в сторону, пропустив маленькую запыхавшуюся женщину с тусклыми глазами и седыми волосами. Она была во всем черном и держала раскрытый зонт, поэтому Пейджу сначала показалось, что он видит ее впервые, но потом он понял, кто это.

— Ваше имя, мадам? — обратился к женщине полковник Маркуис.

— Клара Мак-Кэнн, — ответила она, отдышавшись, и добавила: — Миссис.

— Каков ваш род занятий, миссис Мак-Кэнн?

— Вы сами знаете, сэр. Я держу газетную лавку в Блумсбери, в доме 32 на Хейстингс-стрит.

— Только что, миссис Мак-Кэнн, вам показывали тело Сары Сэмюэлс. Вы когда-нибудь видели ее раньше?

— Да, сэр, — быстро ответила женщина. — Теперь я не ошибусь, как в тот раз, когда мне показали фотографию. Эта леди заходила ко мне в лавку вчера двадцать минут шестого и спросила, нет ли у меня письма для Кэролин Бэр.

Во время последовавшего молчания, которое казалось Пейджу оглушительным, лицо одного из присутствующих резко изменилось. Полковник Маркуис поднял руку.

— Ваша очередь, инспектор, — сказал он. — Производить арест и предупреждать взятого под стражу не моя обязанность. Вот ваш арестованный.

— Кэролин Мортлейк, — сказал Пейдж, — я арестую вас за убийство Чарлза Мортлейка и Сары Сэмюэлс. Должен предупредить, что все, сказанное вами, будет записано и может быть использовано как доказательство.

Несколько секунд никто не говорил и не шевелился. Кэролин Мортлейк по-прежнему прислонялась к стене, скрестив руки на груди, но ее глаза злобно сверкали, а темно-красный рот резко выделялся на побледневшем лице.

— Не будьте ослом, — резко сказала она. — Вы не можете это доказать.

— Могу, дорогая юная леди, — отозвался полковник Маркуис. — Сейчас я объясню, как я могу это сделать, дав вам время обдумать защиту. На несколько минут я оставлю вас наедине с вашими мыслями и поговорю еще кое с кем.

Он круто повернулся — на его лице резко обозначились тени. Гейбриэл Уайт облизывал пересохшие губы. Изменилось его лицо, а не лицо Кэролин Мортлейк.

— Да, я имею в виду вас, — кивнул полковник. — Любовника Кэролин Мортлейк — Гейбриэла Уайта, лорда Эдуарда Уайтфорда, или как вы предпочитаете себя называть. Сладкая парочка, нечего сказать!

— Против меня у вас ничего нет, — заявил Уайт. — Я не убивал его.

— Знаю, — согласился Маркуис. — Но я могу отправить вас на виселицу как соучастника убийства.

Уайт шагнул вперед, но сержант Борден положил руку ему на плечо.

— Следите за ним, Борден, — велел полковник Маркуис. — Не думаю, что теперь ему хватит духу на что-нибудь, но однажды он избил до полусмерти женщину в табачной лавке только потому, что у нее в кассе была всего пара фунтов, когда ему требовались карманные деньги. Старый судья был прав. Кажется, существовали некоторые сомнения насчет того, кем является наш друг Уайт — святым или законченным негодяем, но Чарлз Мортлейк знал ответ.

Маркуис посмотрел на остальных.

— Думаю, я должен дать вам некоторые объяснения, — продолжал он, — вкратце рассказав, как я понял, что Уайт лгал с самого начала — лгал даже о проступках, в которых признавался. Он считал, что это самое умное в его плане. Да, Уайт собирался убить судью и убил бы, если бы не вмешалась его возлюбленная. Но он не собирался быть за это повешенным.

В расследовании этого дела был один стартовый пункт, который мы считали само собой разумеющимся. Он касается двух произведенных здесь выстрелов — из револьвера «айвор-джонсон» 38-го калибра и пистолета браунинг 32-го калибра, — которые не убили судью. На основании слов Уайта мы полагали, что первый выстрел сделали из «айвор-джонсона», а второй — из браунинга. На этом заявлении была построена защита Уайта, и оно было ложным.

Но даже с первого взгляда, если учитывать вещественные доказательства, история Уайта выглядит невероятной, именно благодаря признанию вины. Уайт заявил, что вбежал в эту комнату, размахивая револьвером 38-го калибра, и что судья повернулся, стоя у открытого она и что-то крича, после чего он выстрелил.

Но что произошло с пулей 38-го калибра? Эта пуля, которую, по словам Уайта, он выпустил, как только вошел сюда, разбила трубку диктофона и врезалась в стену более чем в шести футах от окна, где стоял судья! Невозможно поверить, что даже самый скверный стрелок, неспособный отличить револьвер от капусты, мог стоять в пятнадцати футах от цели и промахнуться на шесть футов.

Снаружи окна — по прямой линии от него — стоит дерево, в стволе которого — также на прямой линии с окном — мы обнаружили пулю из пистолета браунинг 32-го калибра. Иными словами, пуля из браунинга находилась именно там, где следовало ожидать, если Уайт, войдя в комнату, произвел первый выстрел из этого оружия. Он не попал в судью, хотя подошел близко к нему, и пуля, пройдя через открытое окно, угодила в дерево.

Таким образом, очевидно, что первый выстрел он должен был произвести из браунинга. В качестве решающего доказательства отметим, что его история о таинственном втором выстреле из браунинга позади и справа от него — в углу у желтой вазы — явная ложь. Пуля не могла сначала описать кривую, потом вылететь в окно и попасть в дерево по прямой. Более того, он, безусловно, знал, что это ложь.

События проходили следующим образом. Войдя в эту комнату, Уайт выстрелил из браунинга 32-го калибра и промазал (вскоре я объясню, почему он промахнулся). Потом Уайт пробежал через комнату, бросил браунинг в вазу, прибежал назад и тогда произвел второй выстрел из «айвор-джонсона» 38-го калибра. Вам нужны доказательства? Мои офицеры могут их представить. Этим утром я произвел здесь маленький эксперимент — выстрелил, стоя в углу у вазы, не целясь ни во что конкретно, а просто в сторону стены между двумя окнами. Пуля попала в стену на фут правее открытого окна. Если бы я стоял на одной линии со столом, моя пуля угодила бы как раз в то место, куда попала пуля из «айвор-джонсона» 38-го калибра. Именно там стоял Уайт, взводя курок для второго выстрела.