– Костюм героя, – промолвил Калеб. – Попадись я в таком пиявкам с Пьяной Топи или тараканам с Гендерсона, сдохли бы от страха. Ну ничего, ничего… Попутчики у нас не из пугливых, а красотке Кхан, может, и понравится.

Он вернулся в каюту – и как раз вовремя: из стены выдвинулось массивное кресло, похожее на пилотский ложемент, с окна-экрана исчез речной берег, и теперь на нем высветились орбиты планет звездной системы Авалона. Дневное солнце – яркий пылающий шар, два ближних к нему мира, жарких и бесплодных, затем обитаемые планеты: Авалон Амо, Авалон с его двумя лунами и Авалон Флер. Много дальше от центрального светила – газовые гиганты, а за ними – ночное солнце Авалона, небольшая звезда со своими сателлитами, два из которых обладали подходящей для жизни атмосферой. Большая редкость – стабильная система двух звезд с пятью обитаемыми мирами! А кроме них еще двенадцать лун и спутников газовых планет с искусственно созданной средой, круговоротом вод, морями, континентами, флорой и фауной. В Солнечной системе успехи терраформирования были гораздо скромнее. Когда изобрели двигатель Берроуза, оказалось, что проще найти подходящий для жизни мир у другой звезды, чем преобразовывать Марс и Венеру.

– Старт через три минуты, – раздался голос капитана. – Команде занять места в ложементах.

Калеб покорно устроился в кресле, и гибкие ремни тут же охватили его конечности и грудь. Корабли, снабженные гравиприводом, набирали скорость без перегрузок и резких толчков, однако полет в околопланетном пространстве требовал особых мер предосторожности. Тут было тесновато – энергостанции с гигантскими зеркалами, спутники навигации и связи, производства и научные лаборатории, транспорты, лайнеры и тысячи малых судов, прибывающих и отбывающих с астродромов и орбитальных доков. «Людвиг Клейн» считался сравнительно небольшим кораблем, но на высоте нескольких километров к нему пристроилось ведомое судно, контейнеровоз солидных размеров. Осторожно маневрируя, корвет и транспорт поднялись над плоскостью эклиптики и развернулись к шаровым скоплениям над северным полюсом Галактики.

Теперь экран заливала бархатная тьма, расшитая блестками звезд. Рисунок созвездий был непривычен Калебу, но Млечный Путь сиял в небесах Авалона так же ярко, как на Земле – обе планеты находились в Галактике Трех Ветвей, одной из самых крупных в обитаемой Вселенной. Свет туманностей скрывал ее центр, загадочную область, куда не сумела проникнуть ни одна экспедиция – проникнуть, вернуться и поведать людям, какое чудо затаилось за вечным блеском газовых облаков. Астрофизики и космологи полагали, что в центре любой галактики находится черная дыра, гигантская сингулярность в ткани пространства-времени, которая, возможно, соединяет наш мир с анти-Вселенной. Как и почему возник подобный феномен, оставалось неясным, но только для науки – у Монастырей было свое объяснение. Согласно их теогонии, черные дыры, способные поглотить все звезды и планеты, являлись предостережением Творца, клинком, занесенным над грешным человечеством. Меч опустится, и Мироздание исчезнет, если сумма зла, нечестия, гордыни и остальных грехов превзойдет некую границу. Как именно это случится, в Монастырях тоже знали: не вострубят ангелы, не явится Бог в сиянии и славе, не призовет на Страшный Суд живых и усопших – ничего подобного, просто материя Вселенной свалится в черную дыру, вернувшись в исходное состояние, к двум Священным Бозонам.

– Готовимся к прыжку, – раздался тонкий голосок Людвига. – Будут неприятные ощущения. Не беспокойтесь, дышите медленно и глубоко.

– Не в первый раз, – промолвил Калеб.

Знакомая вибрация и гул двигателя Берроуза заполнили каюту. Он стиснул челюсти, чтобы не стучали зубы, но тело его сотрясалось, будто каждая мышца, каждая кость, каждая клетка и нерв отплясывали сумасшедший танец. Почти физически он ощущал, как копится, давит, стягивается тугой пружиной чудовищная энергия, готовая вот-вот проломить пространство. Двигатель Берроуза (так он назывался на Земле) позволял мгновенно преодолевать огромные дистанции, сравнимые с масштабами галактик. Вакуум вовсе не был инертной пустотой, скорее ареной приложения множества полей и сил различной физической природы, не позволявших двигаться быстрее, чем летит квант, испущенный звездой. Но при большом – действительно большом! – давлении ткань континуума разрывалась, и перемещаемая масса могла оказаться как угодно далеко, у соседнего светила или на краю Вселенной. В Старых Галактиках нашли способ управлять этим процессом, причем задолго до того, как первая земная обезьяна слезла с дерева и высунула нос из джунглей.

Гул двигателя сменился протяжным стоном, затем на Калеба рухнула тишина. Каюта растворилась в неистовом мельтешении цветных кругов и пятен; они словно бы вылетали с огромной скоростью из невидимого центра и кружились по прихотливым орбитам, двигаясь все медленнее и медленнее, затем сползали за границу поля зрения. Мертвая тишина и световые эффекты являлись, по мнению специалистов, обманом чувств, игрой химических реакций в коре головного мозга, ибо прыжок был вне восприятия человеческих ощущений – в первую очередь слуха и зрения. Человек – невольник времени и, выпадая из его потока, замыкается в микрокосме, где есть только он сам, его тело, его разум, его мысли, фантазии, воспоминания. Внутренний мир полностью замещает внешний, лишенный ощущений организм прячется в склеп небытия, биологические часы не работают, внешних раздражений нет, и зрительный нерв будто бы трудится вхолостую, порождая иллюзию цветных колец и пятен… Все так, но Калебу мнилось, что в каких-то неуловимых для его сознания подробностях эти доводы ошибочны или неполны. Он что-то чувствовал, хотя не мог передать свои ощущения словами; в миг прыжка он словно был всюду и нигде – возможно, превращался в призрака, размазанного на тысячи светолет от старта до точки финиша.

Пятна исчезли, зрение восстановилось, тишину сменил замирающий рокот двигателя. Вскоре он стих, и палуба под ногами чуть заметно дрогнула – включился гравипривод. В окне-экране снова блестел серебром речной плес, тянулись к небу утесы, и бежала по лугу дорожка – прямо к дому с двумя башенками.

– Мы в шаровом скоплении Раунфо, – послышался голос капитана. – Команде покинуть ложементы. Ориентация в пространстве и расчет следующего прыжка займут примерно двое суток. Отдыхайте.

Ремни втянулись в спинку и подлокотники кресла. Калеб встал.

– Людвиг, покажи, что за бортом.

– Очень красивый вид, Калеб. Я бы сказал, величественный.

Экран вспыхнул, словно озаренный взрывом, и Калеб, не выдержав этого зрелища, на секунду прикрыл глаза. Сплошной темноты здесь не было, только жалкие клочья мрака тут и там сопротивлялись победному сиянию звезд. Ни Млечного Пути, ни ветвей галактической спирали, ни туманностей, ни редких искр в темноте, ни созвездий невиданных очертаний… Ничего, только вечный яростный огонь…

Звезды! Тысячи, сотни тысяч, мириады звезд!

Жилище доктора Аригато Оэ, оформленное в нежно-голубых тонах, было просторным: кабинет, трапезная и спальня с санблоком. Спальня соединялась с каютой жены, и там голубизну сменял спокойный синий цвет, будивший воспоминание об авалонских океанах. Во всех отсеках – обилие световых панелей; Дайана не любила темноты. Сейчас свет был приглушенным, как в те минуты, когда на смену дневному солнцу восходит ночное, озаряя мир розовым сиянием. Вечер… Вечер на Авалоне, вечер по бортовому времени.