— У вас будет у нее своего рода кредит, это вам пригодится, если вдруг нет наличности. Главное, неустанно повторяйте ей, что вам так нравится, когда она напевает что-то из Бизе, ей медведь на ухо наступил, но она мнит себя второй Эммой Кальве[33]не нужно ее разубеждать, и у вас с ней будут отличные отношения!

Через пару месяцев до Шарля Таллара дошло, почему некоторые посмеиваются, когда он и его покровитель заходят в бистро. Как он был наивен! Вот почему старик его поглаживал то по руке, то по коленке!

— Будьте с ним поосторожнее, ему нравятся мужчины, это может повредить вашей репутации, и на работе узнают — будут неприятности, — шепнула ему как-то вечером Каролина Монтуар.

К удивлению и огорчению Вилфреда Фронваля, Шарль Таллар с тех пор отказывался пропустить с ним стаканчик и вообще бежал его как чумы. Он и сам расстраивался по этому поводу, потому что знал, что старый филателист был счастлив, что кто-то готов смотреть его альбомы с марками, и вовсе не собирался покушаться на его честь. Однако тот факт, что письмо было подброшено в портфель, свидетельствовало не в пользу старика.

«Ну если это он, то он как минимум принял меры предосторожности, назначив встречу подальше от школы».

Основной вопрос заботил Шарля Таллара: какой костюм ему надеть на свидание. У него, правда, все равно их было только два, так что выбор был невелик: коричневый или бежевый?

В лужах на тротуаре отражались огни витрин и фонари экипажей, проносящихся в сторону бульвара Бон-Нувель. Жозеф не испытывал никакого желания присутствовать на специальном представлении пьесы «Дегенераты!», хоть афиша и уверяла красными большими буквами:

МЕСЬЕ МИШЕЛЬ ПРОВЕНС

НАШЕЛ СЛОВА И МЫСЛИ,

ТОЧНО ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ НАШУ ЭПОХУ.

Он увидел, как перед окошками касс образовалась большая очередь. На протяжении более семидесяти лет публика высоко ценила театр «Жимназ», прославленный такими именами, как актрисы Рашель и Дежазе, драматурги Эжен Скриб, Александр Дюма-сын, Эмиль Ожье и Октав Фейе.

Жозеф смешался с толпой, чтобы послушать, что говорят ценители искусства. Там были дамы, обожающие сентиментальный театр, романтические хитросплетения сюжета, сорванные украдкой поцелуи — эти просто на дух не выносили серьезных сюжетов. Были ненавистники единого оформления спектаклей, хулители любовных треугольников, снобы, гордящиеся местом в партере.

Жозеф записал кое-какие соображения в блокнот: вдруг ему взбредет в голову идея написать пьесу. Набросал портреты людей, читающих газету, сидя на складных стульях в тени зонтиков. Под навесом-маркизой женщины вяжут, другие укачивают свертки с пищащими младенцами. Нищие студенты жмутся к мидинеткам[34], которые сами не в состоянии приобрести что-то получше балкона второго яруса или галерки.

У входа в театр толпились торговцы билетами по сниженным ценам. Жозефу предложили последнее свободное кресло в партере, он помотал головой.

«“Дегенераты!”, вот уж повезло так повезло, я и так уже намучился с этой нудятиной “Мадемуазель Морассе”, премного благодарен! Хоть бы это еще не тянулось до самой ночи!»

Он направился в сторону бульвара Пуассоньер, средоточия больших ресторанов и пивных, бросил беглый взгляд на кричащий рекламный щит газеты «Ла Либр Пароль», мельком посокрушался по поводу былого величия ресторана «Бребант», превратившегося в скверную забегаловку. Потом, опасаясь упустить подходящий момент, вернулся.

Он сказал Айрис, что задержится в магазине, поскольку надо подготовиться к праздникам в конце года, но ему вовсе не улыбалось прийти на улицу Сены за полночь. Хотя желудок настойчиво требовал пищи, он удержался от искушения поужинать в пивной, из которой неслись завывания цыганского квартета. Повернул на улицу Луны, купил молочный хлебец и уселся на скамеечку, освещенную огнями ресторана «Маргери». Он рассматривал густо накрашенных девиц, по всей видимости, танцовщиц или певиц легкого жанра, которые спешили в кафе-шантаны, где им предстояло выступать, чтобы потом, расхристанными и растрепанными, в ночи так же спешить по домам.

Внезапно ему открылся весь абсурд ситуации. Буквально через пару недель весь этот привычный ход событий будет уничтожен появлением кометы. Смеяться тут или бояться? Он вынул из кармана «Конец мира», роман Камиля Фламмариона, открыл его на отмеченной странице:

Вопреки всем ожиданиям, 13 июля в пятницу день выдался прекрасный…

Цифра 13 поразила его. Он впился зубами в булочку, откусил кусок. Интересно, автор произвольно выбрал эту дату или что-то имел в виду? Проглотив, продолжил чтение:

Звезда, угрожавшая гибелью, повисла над головами… Через пять дней побледневшие от ужаса люди либо вздохнут с облегчением, либо испустят последний вздох…

Он закрыл книгу. Что толку вечно дрожать и обливаться холодным потом? Жозефу внушал надежду тот факт, что катаклизм, который станет концом всего живого на Земле, знаменитый ученый назначил на XXV век.

«Все-таки время еще есть, — утешал он себя. — Вот странно-то: я только и делаю, что занимаюсь серийными убийствами, а сам терпеть не могу смерть. Ладно, забудем».

Чтобы как-то убить время, он тщательно изучил программку пьесы «Мадемуазель Морассе», которую выудил утром из кучи подобных бумажек, проведя раскопки в подвале их магазина. Имя Робера Доманси было записано самым мелким шрифтом.

Публика начала выкатываться из театра уже в четверть одиннадцатого — это приятно удивило Жозефа. Предъявив пресс-карту, которую ему выдал Антонен Клюзель, редактор «Паспарту», он двинулся навстречу потоку зрителей в сторону гримерки. Артисты снимали грим: мадам Мегар, Дюлук, Тутен, месье Гранд, Шотар и Готье принимали своих поклонников. Жозеф поинтересовался, не может ли кто-нибудь из них рассказать ему что-нибудь по поводу погибшего актера, Робера Доманси. Ответом ему были недоумение, отказ или же воспоминания, слишком незначительные, чтобы чем-то помочь расследованию — в общем, неутешительный итог.

Он расстроился и решил убраться восвояси. Но тут почувствовал. Что кто-то хлопает по плечу. Он заметил приятного молодого человека, симпатичней не придумаешь: кудрявый блондинчик, голубоглазый, в рубашке без пиджака.

— Я так понял, вы были приятелем Робера Доманси? Меня потрясло это убийство, я его хорошо знал, его ждала блестящая карьера в «Комеди-Франсез». Какая несправедливость!

Жозеф отвел его в сторонку.

— Я журналист, если хотите, я не буду упоминать вашего имени.

— Наоборот, это будет хорошая реклама, меня зовут Рафаэль Субран, мне надоело говорить «кушать подано» и открывать героям двери! Я одно время учился в Консерватории вместе с Робером. Он был очень талантлив.

— Я нашел тут программку спектакля «Мадемуазель Морассе», так там его имя в лупу едва разглядишь.