Дом с меблированными квартирами приютился на крутом склонехолма. Селби нажал на кнопку, расположенную рядом с табличкой: «Управляющий».

Дверь открыла женщина лет сорока. Было заметно, что онаведет отчаянное арьергардное сражение с возрастом. Это пока проявлялось вслишком щедро нанесенных румянах, уголках губ, постоянно приподнятыхсознательным напряжением мышц лица, которое, казалось, замерло в искусственной,накладной улыбке. Некоторая скованность походки указывала на постоянное ношениечересчур узкого корсета.

Женщина с профессиональной сердечностью улыбнулась Селби:

— Вы ищете студию или квартиру?

— Ни то, ни другое, — ответил Селби. — Я окружной прокурорграфства Мэдисон. Меня интересует миссис Гролли и…

— А, исчезнувшая женщина.

— Мы нашли ее сегодня днем.

— Где?

— В одном доме — мертвой.

Женщина сделала вид, что это известие ее крайне взволновало,и спросила:

— А как ребенок?

— С ребенком все в порядке, — ответил Селби.

— Полиция уже тщательно осмотрела ее квартиру.

— Мне хотелось бы взглянуть еще разок. Поколебавшиськакой-то миг, женщина сказала:

— Хорошо, я дам вам ключи, но хотелось бы, чтобы выудостоверили свою личность.

Селби предъявил женщине документ, который, видимо, полностьюснял все подозрения. Она передала ему ключи со словами:

— Это на шестом этаже, дверь налево в глубине коридора.Номер шестьсот девятнадцать. Когда будете уходить, не забудьте вернуть ключи.

Дребезжащий, тускло освещенный лифт доставил Селби на шестойэтаж. По затхлому коридору, устланному потертой дорожкой, мимо ряданегостеприимных дверей он подошел к нужной квартире. Цифра 619 была практическинезаметна в красноватом полумраке коридора. Селби вставил ключ в замочнуюскважину и открыл дверь.

Полиция, очевидно, отнеслась к осмотру достаточно формально.В квартире не осталось никаких следов ее пребывания, если не считатьвыдвинутого ящика письменного стола и открытой дверцы платяного шкафа.

Это была совсем крошечная квартира. Повсюду виднелись следыпребывания ребенка. Резиновая собачка с пищалкой в животе, издающаяпронзительный визг при нажатии, погремушка, пластмассовое кольцо для зубов,пустышка валялись на столе. Там же находилось несколько свежих номеровжурналов, взятая в библиотеке книга и нераспечатанная пачка сигарет.

Картины, развешанные по стенам, явно входили в стандартноеоформление меблированной комнаты. Правда, среди них Селби обнаружил дваисключения. На вставленной в рамку фотографии был изображен Эзра Гролли. Селби,привыкший встречать лохматого, оборванного фермера, был безмерно удивлен, увидевего в белой сорочке и безукоризненном галстуке. Другой снимок запечатлелмаленькую девочку. Голенькая, как в день, когда увидела впервые свет, она,ухватив большой палец ноги, счастливо улыбалась в объектив беззубым ртом.Очевидно, это была увеличенная копия снимка, сделанного тут же, в комнате.

Из всего увиденного следовало, что миссис Гролли весьмапоспешно приняла решение отправиться в Мэдисон-Сити.

Но почему?

Что-то должно было произойти, что-то толкнуло ее на этотшаг. Если рассуждать логически, естественной причиной путешествия моглопослужить известие о серьезной болезни мужа. Скорее всего, она узнала об этомиз телеграммы, но, поскольку телеграммы в ее сумочке не оказалось, очевидно, ееследовало искать в квартире.

Селби приступил к тщательному обыску. В картонной коробкеиз-под туфель, стоявшей в углу, на полке стенного шкафа, окружной прокуроробнаружил несколько пачек писем. Эти письма явно остались незамеченными, когдасан-францисские полицейские вели расследование по просьбе Рекса Брэндона.

Селби уселся и принялся за чтение. По мере того как онуглублялся в содержание писем, прокурор все меньше замечал душную, унылуюкомнату с плотно закрытыми окнами. Перед ним постепенно развертывались яркие,полные драматизма страницы жизни убитой женщины. Селби настолько увлексячтением, что почти забыл о цели своего приезда.

В коробке оказались письма от Эзры Гролли и от матери АлисыГролли. Письма матери первоначально были адресованы мисс Алисе Доллман, а позже— миссис Алисе Гролли. Они были лаконичны, содержательны и порой весьма желчны.Письма с простой подписью «мама» были написаны нетвердой рукой. Женщинажаловалась на зрение, но ее ум был ясен и точен, она не стремилась смягчатьвыражения.

О клерке, которым, видимо, заинтересовалась дочь, мать писала:

«Если ты полагаешь, что можешь быть счастлива с этим снятыми вдобавок скисшим молоком, то, несомненно, мы встречаемся с примером настоящейлюбви. У него нет и никогда не будет денег, чтобы обеспечить семье сноснуюжизнь. Если девушка собирается выйти замуж за столь тонкошеее и убогоесущество, то она, несомненно, безумно влюблена. Я вовсе не хочу, чтобы моисоображения как-то повлияли на твое решение».

Позже в ее письма вкралась нотка какой-то неуверенности.

«Эти поганцы-врачи построили весьма своеобразную этическуюсистему. Вы платите им деньги, чтобы узнать, что с вами, но вместо этого ониудовлетворяют лишь собственное любопытство. Единственное, что говорят всем,состоит в универсальной формуле: „Не беспокойтесь“. Не знаю, что и сказать отвоем Эзре Гролли. Никогда не встречала этого человека. Твои письма полныэнтузиазма. Это меня беспокоит, потому что никто не знает тебя лучше меня. Втвоих словах я слышу избыток энтузиазма. Это значит, что либо ты пытаешьсявнушить нечто себе, либо, напротив, навязать свои идеи мне».

Со времени отправления этого письма прошло примерношестнадцать месяцев. Спустя шесть недель у миссис Доллман уже не оставалосьникаких иллюзий ни по поводу своего здоровья, ни по поводу причины, побуждающейдочь сочетаться браком с Эзрой Гролли. Она писала:

«Послушай меня, Алиса. Я не так романтична, как большинствоженщин моего поколения. Я считаю, что лишь первый брак бывает по любви. Еслиэто не так, значит, женщина больше склонна прислушиваться к голосу рассудка,чем к влечению сердца. Обычно она делает это ради себя. Но у тебя не так. Тысобираешься выйти замуж ради моего блага. Мое тело много лет верно служило мне,но старый механизм изрядно поизносился. Доктора еще способны подпаять его водном или залатать в другом месте, но если хочешь узнать мое мнение, то исходгонки между косой времени и ножом хирурга предрешен, и участие в этомсостязании лишено смысла. Конечно, операция, которую они хотят сделать, немногопродлит мои дни, а морской круиз доставит огромную радость женщине, которая такобожает совать свой нос в дела ближних. Однако никакой, даже самый искусный,хирург не вернет мне молодость, а каждая секунда океанского путешествияпревратится в кошмар при мысли о том, что оно стало возможным потому, что тыпродала себя у алтаря. Я хорошо знаю тебя, и мне известно, что мои советы врядли что-нибудь изменят, но я заявляю прямо: если ты выйдешь замуж, я не приму ницента твоих денег свыше тех сорока долларов в месяц, которые ты мне высылаешьсейчас. Я приму с радостью каждый цент этих денег, но не больше, даже если твоймуж — владелец монетного двора».