Госпоже Мэн никак не давало покоя то, что Дуаньвэнь находится вне стен дворца, и она послала шпиона, переодетого дровосеком, чтобы тот следил за всем, что происходит в Павильоне Горного Склона. Шпион докладывал, что по утрам Дуаньвэнь занимается науками, после полудня практикует боевые искусства, а ночью спит при свете свечи — ничего необычного. Но однажды он вбежал, запыхавшись, в Зал Встречи Весны и сообщил, что на рассвете Дуаньвэнь отправился на запад. «Я так и знала, что этим закончится», — торжествовала госпожа Мэн. По ее мнению, Дуаньвэнь мог искать прибежища в Пиньчжоу у Западного гуна Чжаояна, любимая наложница которого, тоже из семьи Ян, приходилась Дуаньвэню родной теткой. Своим бегством на запад Дуаньвэнь полностью раскрывал свое недовольство настоящим положением дел.

«Ты должен остановить его, — заявила госпожа Мэн, кратко описав неблагоприятные последствия союза Дуаньвэня с Западным гуном. — Не сделаешь этого, так и знай: ты отпустил тигра в горы», глаза у нее сверкали необычным блеском, когда она советовала мне скрыть свои действия от моей бабки, госпожи Хуанфу, потому что зловредная старуха непременно постарается вставить мне палки в колеса.

Я прислушался к мнению своей матушки. У женщины, живущей в самой гуще дворцовой жизни, развивается глубокое, почти интуитивное понимание всех важных событий, которые происходят в его стенах. Я прекрасно осознавал, что сила госпожи Мэн зиждется на моем положении правителя, и что половину своего ума она использует на плетение интриг — и тайных, и не очень — против госпожи Хуанфу; другую половину она применяет, чтобы удержать на моей голове царский венец, потому что она моя родная мать, и потому что я — верховный правитель Се.

Конники на резвых конях настигли Дуаньвэня на переправе через реку Люехэ — реку Ивового Листа. По рассказам, он сошел с дороги и помчался прямо к переправе, надеясь вскочить на лодку. Стоя по колено в ледяной воде, он обернулся и выпустил в солдат три стрелы. Этим он так напугал перевозчика, что тот отчаянно выгреб на середину реки, лишив Дуаньвэня возможности забраться к нему в лодку. Сделав еще несколько шагов к середине реки, Дуаньвэнь снова обернулся и бросил взгляд на стоявших на берегу солдат и знамя Черной пантеры в руках знаменосца. Лицо Дуаньвэня окрасилось белизной торжественно-печального света отчаяния, и он, решив утопиться, сделал несколько быстрых шагов и полностью погрузился в воды реки. Солдаты на берегу переполошились и во весь опор рванулись к нему. Они вытащили промокшего насквозь Дуаньвэня из воды и водрузили на круп одного из коней.

На обратном пути Дуаньвэнь ехал, погрузившись в молчание. По дороге кто-то из зевак узнал в нем первого принца из дворца и решил, что это возвращается отряд из военного похода. Кто-то запалил развешанные на деревьях по сторонам дороги хлопушки. Когда раздался треск этих хлопушек и послышались громкие приветственные возгласы, по щекам у Дуаньвэня покатились слезы. Лицо его оставалось мокрым от слез, даже когда его доставили обратно в Павильон Горного Склона у подножия Тунчишань.

Однажды я посетил Дуаньвэня во время его заточения. В Павильоне Горного Склона было тихо и безлюдно. Белые цапли зимой куда-то улетели, перед залом сплетали ветви старые деревья, а на каменных ступенях еще не растаял давно прошедший снег. Дуаньвэнь сидел один на каменной скамье под холодным ветром и ожидал прибытия императора со свитой. Лицо его не выражало ни ненависти, ни обиды.

— Все еще собираешься бежать в Пиньчжоу?

— Я и не думал никуда бежать. В Пиньчжоу я собирался, чтобы купить новый лук и стрелы. Ты же знаешь, только в Пиньчжоу можно купить первоклассное оружие.

— Ну, купить лук и стрелы — это лишь предлог. На самом деле ты задумал бунт. Я прекрасно понимаю, что у тебя на душе. Ты всегда считал, что царственный батюшка передаст трон тебе. Так думал ты, так думал и Дуаньу.

Я же никогда не задумывался об этом, даже не предполагал ничего подобного. Но теперь я — император Се, твой господин и повелитель, и мне не нравится этот мрачный огонь в твоих глазах, эта ненависть, которая нет-нет да проявляется, или эти твои проклятущие надменность и высокомерие. Иногда просто хочется вырвать тебе глаза, представляешь?

— Представляю. И не только глаза. Не понравится тебе мое сердце, ты и его вырвешь.

— Ты очень умен, даже слишком умен, и мне это не нравится. А еще больше мне не нравится, что ум твой сосредоточен на том, чтобы узурпировать власть и захватить трон. Смотри, ведь я могу и отсечь твою умную голову и заменить ее на свиную или собачью. Кем бы ты предпочел быть, свиньей или собакой?

— Если вы, ваше величество, исполнены такой решимости предать меня смерти, я предпочел бы убить себя сам, чтобы избежать позора.

Встав с каменной скамьи, Дуаньвэнь направился в Павильон Горного Склона и через некоторое время вышел оттуда с мечом в руке. Мои стражники толпой рванулись вперед, следя за каждым его движением. Лицо Дуаньвэня было белым как снег, но в уголках губ играла еле заметная усмешка. Он поднял меч высоко над головой, и от одного того, каким холодным блеском вспыхнуло в лучах солнца его короткое лезвие из красной меди, я тут же чуть не лишился чувств. Перед глазами яркой вспышкой пронеслась череда кровавых сцен, свидетелем которых я стал во время поездки на запад: фигура военного советника Ян Суна, придерживающего свои внутренности на пшеничном поле, и окровавленная голова его брата Ян Дуна со злобным взглядом мертвых глаз. Мне стало так невыносимо дурно, что я рухнул на руки одного из стражников.

— Не дайте ему умереть, — еле ворочая языком, пролепетал я. — От мертвецов меня начинает тошнить.

Стражники метнулись к Дуаньвэню и вырвали у него из руки меч. Он стоял, прислонившись к дереву и глядя на купающуюся в лучах зимнего солнца вершину Тунчишань. Он не выглядел ни печальным, ни довольным, но на его челе я разглядел тень покойного государя.

— И жить не даете, и умереть не позволяете. Что вам, в конце концов, нужно от меня, ваше величество? — вздохнул Дуаньвэнь, подняв взор к небесам.

— Ничего. Я хочу лишь, чтобы ты продолжал свои ученые занятия в Павильоне Горного Склона, и не разрешаю удаляться более, чем на десять шагов, из его стен.

Перед тем, как уйти из Павильона Горного Склона, я сделал мечом зарубку на стволе высокого кипариса. Вот жизненное пространство, которое я определяю Дуаньвэню. Но когда я нечаянно поднял глаза, чтобы прикинуть высоту дерева, я даже вздрогнул от испуга. Твердая кора кипариса была усеяна белыми точками, и я понял, что это следы наконечников стрел. Все это стало еще одним необходимым мне подтверждением того, с каким упорством Дуаньвэнь преодолевает все трудности, готовя себя к отмщению.

Во дворце немало тех, кто везде сует свой нос, и тайна заключения Дуаньвэня вскоре стала достоянием гласности. Моя бабка, госпожа Хуанфу, узнав об этом, пришла в ярость. Меня она лишь пожурила, а госпожу Мэн трижды поколотила. Неслыханный нагоняй и поношения стали для госпожи Мэн такой потерей лица, что она чуть не прыгнула в колодец за Залом Встречи Весны.

Дело раздули до такой степени, что во дворец потянулись высшие сановники и министры с петициями, в большинстве которых речь шла о том, какой вред наносит междоусобная война между братьями. Единственное конкретное предложение выдвинул первый министр Фэн Ао. Он предложил как можно быстрее найти Дуаньвэню жену и таким образом внести сравнительную стабильность в его полную опасностей жизнь. Плавным в докладе Фэн Ао следовало считать меры, которые предлагалось предпринять после женитьбы, а именно, пожаловать первому принцу вассальный удел. Таким образом, появилась бы возможность послать Дуаньвэня охранять какую-нибудь заставу на границе и избавиться от неловкой ситуации раздора между царственными родственниками в великом дворце Се. Фэн Ао стал уже совсем седым, но его голос рокотал так же громко. Он служил первым министром уже у второго государя, завоевал авторитет по всей стране и втерся в доверие к госпоже Хуанфу, которая, пока он, ни на секунду не умолкая, излагал содержание своего доклада, без конца одобрительно кивала. По этому признаку я понял, что его предложение вскоре будет принято.