Подождите. Что это за гадкий громкий звук, будто у кого-то отошли газы? Господи, неужели кто-то из этих Шармов подпустил петуха? Странно, ничем не пахнет, только самосами, чаем и духами.

И почему моему левому боку так холодно?

Нет. Нет. Нееееееет!

У меня порвалось платье!

Мама в ужасе распахивает глаза с расширившимися зрачками. Шейлу Бу скручивает от шока, когда в прореху платья начинают выглядывать мои телеса, складка за складкой. Кому в голову пришла гениальная идея ушить это чертово платье?

— Что это там затрещало? — Один из второстепенных персонажей почему-то обращается с этим вопросом не к кому-нибудь, а к тетушке Бу.

Она птицей вспархивает из своего кресла и приземляется у меня на подлокотнике, пытаясь спрятать мою вырвавшуюся на свободу плоть.

— О, что вы, ничего особенного. Должно быть, кондиционер. Эти новые дорогие системы такие ненадежные!

— Ах, вы совсем не кушаете! — Мамины интонации опасно приближаются к истерическим. — Как, всего по четыре самосы каждый? Как же так?

— Нет, нет! Не желаем ничего слышать! Вы должны еще откушать! — Мама и тетушка Бу изо всех сил отвлекают от меня внимание.

— Сядь ровнее! — шипит мне тетушка, широко распахнув глаза и растянув губы в имитации улыбки. — Втяни живот! Втягивай! Втягивай!

Я стараюсь, я честно стараюсь: сижу как можно прямей и прикрываю прореху от Шармов.

Тетушка опасно свисает с подлокотника моего кресла, грозя и вовсе свалиться на территорию врага — второстепенных героев, сидящих рядом. Ее пышная филейная часть почти касается руки дядюшки Пунита, который, осознав это, тут же заливается пурпурным румянцем. Не берусь судить, то ли он пришел в восторг, то ли в ужас. Надо же, а ему идет этот цвет! Меня непреодолимо тянет рассмеяться, хоть я и понимаю, что это подпортит их представление о моей адекватности. Попробуйте втягивать живот и сдерживать смех одновременно — и при этом выглядеть адекватно!

— Бита, чем ты увлекаешься? — вдруг спрашивает мистер Шарма.

Что?!

— Хобби, хобби, — с трудом произносит тетушка Бу, ей трудно дышать. — Мистер Шарма тебя об этом спрашивает. Расскажи ему.

— А, хорошо. Мне нравится читать, путешествовать. Еще я люблю музыку и немного готовлю, дядюшка джи, — сдавленно произношу я.

Да сколько можно втягивать в себя этот живот, я же задохнусь!

Женщины Шарма оживляются при упоминании кухни. Ну конечно. В этом же весь смысл жизни: готовить и продолжать род. Ладно, сейчас другое время: сначала получать образование, какое-то время строить карьеру, но потом продолжать род и готовить.

— А что ты любишь готовить, дитя?

Серьезно? Вам неинтересно, что именно я читаю? И как я справляюсь с работой? Или куда хочу поехать, в следующий раз оказавшись в Бутане? Что, если я спрошу этого юношу, антипод Брэда Пита, умеет ли он готовить? Да они все попадают!

Шейла Бу снова рычит на меня, выпучивая глаза. Второстепенный дядя моргает, ерзает и становится ярко-фиолетовым, как большой баклажан. О, в этом фильме возможна параллельная любовная история? Фиолетовый дядюшка и Шейла Бу вот-вот запоют и побегут, словно в фильме семидесятых, обниматься с деревьями, а не друг с другом.

Старшие родственницы, особенно мама и тетушка Бу, учили нас, девушек, отвечать на вопросы о стряпне с тех пор, как нам исполнилось по двадцать. Этот важный вопрос может всплыть в самое неожиданное время и в самой пустячной беседе, а потом ответ станет известен родне потенциального жениха. «Лучше мы вам все объясним до того, как вы наломаете дров», — говорили матери и тетки.

— Я научилась готовить баранину. Бирьяни, — отвечаю я.

Правда, мне было велено говорить совершенно другое: о любви к чечевице, роти,[14] овощам и иной простой вегетарианской еде. Но им не заставить меня говорить только то, что они хотят слышать. Это мой мозг и мой рот. А бирьяни — мое любимое блюдо. О, это острое нежное мясо, приготовленное с луком и помидорами и выложенное на блюдо с рисом басмати! Такая еда способна довести до оргазма! Мое тело содрогнулось от одной мысли о ней.

Женщины Шарма взвиваются так, будто я предложила им потанцевать голышом вокруг языческого костра. Мужчины стали похожи на испуганных зайчат.

— Мы — вегетарианцы и не едим даже яиц! — произносит злодейка-мать со странной смесью отвращения и гордости. — Жене Пунита придется отказаться от поглощения плоти еще до свадьбы. И мы обязательно проведем пуджу[15] для ее очищения.

Что? Все мое существо взметнулось в протесте. Все, за исключением языка.

— О, ну это не составит никаких проблем, правда, Зоя? — Тетушка подталкивает меня, и ее острые ногти впиваются в освобожденный от платья бок.

Она требует от меня кивка, я же способна выдать только натянутую улыбку.

Так, старейшины — это путеводные звезды.

— Мы всегда приводим тебя в пример, Шейла-джи, — говорит второстепенная тетушка. — Ты пользуешься таким уважением во всех кастах! Я хочу сказать, что ты воспитывала троих братьев и сестер после того, как у твоей матери случился инсульт. Это нешуточное дело! Такой альтруистичный поступок и в таком молодом возрасте! Мы надеемся, что твоя племянница будет такой же, как ты…

Лицо Шейлы Бу вытягивается в отстраненную улыбку. Она кладет в рот четвертый малай педа и пугается, внезапно ощутив его на языке: моя тетушка не замечала, что делают ее руки. Надо же, я думала, что она порадуется упоминанию о ее достойном и жертвенном поведении. Она же всегда им гордится! Может, у нее сегодня тоже не самый удачный день? Ну что же, я явно пошла в свою тетку. Хотя надо отдать Шейле должное: в жертвах, которые ей пришлось принести, она никогда не упрекала свою семью. Во всяком случае, открыто.

— Что касается работы Зои, мы всегда хотели образованную, талантливую невестку. Но, знаете… — Тетушка Пунита замолкает и оглядывается на злодейку-мать.

— Да. У нее будет много обязанностей. Перед мужем, перед его семьей, потом перед детьми… Нам нужна уверенность в том, что семья для тебя будет важнее работы. — И мать жениха впервые смотрит мне прямо в глаза, изображая подобие улыбки. Или ее лицо свело судорогой? Может, у нее колики? Кто ее знает!

— Конечно. Мы понимаем, — отвечает моя мать, профессор колледжа.

— Она оставит работу, если так захочет ваша семья, — добавляет тетушка Бу, однако в голосе ее слышится сомнение.

Выходит, образование и карьера ценятся, только когда не идут вразрез с традициями?

Папа открывает рот, словно для того, чтобы возмутиться таким обесцениванием моего усердного труда, их усердного труда тоже. Сколько вечеров мы корпели над