Когда приходит прохлада и листья становятся яркими и хрупкими, мой муж решает показать мне земли, которыми я теперь распоряжаюсь как королева. Я вспоминаю бабушку и ее умелое управление, вместе с неутолимой алчностью, с которой она старалась расширять свои владения, и, осматривая болотистые поля вдоль реки Форт, надеюсь, что этими просторами тоже управляют разумно.

Деревья спускаются прямо к воде, и когда мы проезжаем под ними, осыпают нас листвой, как толпа, приветствующая нас на параде. Леса полны насыщенным красным, золотым, бронзовым и коричневым, а вершины холмов покрыты ярко-алыми кустами рябины. Редкие деревушки окружены небольшими полями, которые издали похожи на лоскутное одеяло, отороченное кустами боярышника. В небе тянулись на юг огромные стаи гусей, а иногда до нас доносились зычные кличи лебедей, тоже устремлявшихся вслед за теплом.

Каждое утро и каждый вечер мы видели стада оленей, так тихо растворявшихся в лесах, что только легавые по запаху определяли их присутствие и поднимали лай, а ночью мы слышали вой волков.

Мы с удовольствием путешествуем вместе. Яков обожает музыку, и я играю для него, и к нам присоединяются придворные музыканты. Он страстно любит поэзию и пишет сам, и при его дворе есть свой менестрель, который, как повар, сопровождает нас везде, куда бы мы ни отправились, словно поэзия так же необходима, как еда. К моему удивлению, для Якова она действительно имеет такое значение и он желает наслаждаться ею не меньше, чем бокалом вина перед ужином, и с удовольствием обсуждает книги и вопросы философии. Он желает, чтобы я выучила их язык, потому что, не понимая его, я не смогу оценить красоту вечерних стихов и песен, и отказывается переводить их, потому что считает – их очарование сохраняется только в первозданном виде. Эти песни слагаются о Шотландии и ее народе, и этого нельзя перевести на английский.

– Англичане думают не так, как мы, – говорит он. – И они никогда не любили своей земли так, как шотландцы.

Когда я пытаюсь возразить, он говорит, что дальше на севере люди говорят только на своем родном языке, гаэльском, и на самом деле мне, как королеве, стоит знать и его тоже.

Люди, живущие на островах в холодном северном море, разговаривают на отдельном наречии, больше похожем на датский, и их приходится принуждать к признанию короля, потому что они считают себя отдельным самостоятельным народом.

– А что находится за ними? – спрашиваю я.

– Если идти дальше на север, то найдешь белые земли, – отвечает он. – Там нет ни дня, ни ночи, лишь месяцы, наполненные тьмой, за которыми следуют месяцы белого света. И вместо земли там один лед.

Яков интересуется устройством мира и всех вещей, и куда бы мы ни направлялись, он всегда поднимается на колокольни, чтобы посмотреть, как действует часовой механизм, или заходит на водяные мельницы, чтобы оценить новые устройства для подачи муки к жерновам. В одной деревеньке жители устроили ветряной насос для откачивания воды из канав, и он проводит полдня с датчанином, который его придумал и построил, ходя вдоль водоотводов и парусов до тех пор, пока не понимает принцип его действия. Иногда я разделяю его интерес, но чаще всего я его совершенно не понимаю.

Он восхищен устройством человеческого тела, даже если это тело принадлежит последнему бедняку, и он готов часами расспрашивать лекаря о воздухе, которым мы дышим, отличается ли то, что мы выдыхаем, от того, что вдыхаем, и куда он попадает, и что там делает, и каким образом кровь брызжет, когда выпускается из шеи, и струится, когда течет из руки или ноги, и почему так происходит. У него нет ни стыда, ни отвращения. А когда я говорю, что не хочу знать, почему жилы на моем запястье голубые, а кровь по ним течет красная, он возражает:

– Но Маргарита, это же устройство самой жизни, это – творение Господа нашего! Ты должна стремиться его понимать.

Когда мы подъезжаем к Стерлингу, поднимаясь все выше и выше по улочкам крохотного городка, устроенного на склоне холма, к воротам замка, он предупреждает меня о том, что он держит при дворе философа, который разместился в уединении в одной из башен и занят изучением сути вещей. У него есть горнило и перегонный куб, и чтобы я не беспокоилась, если услышу стук молотов или почувствую странный запах.

– Но что он там делает? – обеспокоенно спрашиваю я.

– Если нам повезет, то его стараниями мы найдем пятый элемент. Существует огонь, вода, земля и воздух, это нам известно. Но есть и что-то еще, сама суть жизни. Для существования жизни необходимы все эти элементы, и мы знаем, что они есть в каждом из нас, однако есть и еще что-то, невидимое, но ощутимое, то, что делает нас живыми. Если я это найду, то смогу создать философский камень и получу власть над самой жизнью.

– Философы всего мира испокон веков пытаются раскрыть секрет вечной жизни и стараются создать камень, который будет превращать все в золото, – вспоминаю я. – Вы же хотите найти его раньше всех остальных?

– С каждым днем мы на шаг ближе к этому открытию, – заверяет он меня. – А еще мой философ изучает, как летают птицы, чтобы научить этому людей.

Замковые орудия залпом приветствуют короля, увидев наше знамя на дороге, ведущей к воротам, и к нашим ногам с грохотом опускается разводной мост, а за ним поднимается пропускная решетка. Внутрь этих мощных каменных стен можно попасть только через эти ворота, и глядя вдоль стены, я вижу, как она тянется ввысь, огибая замок справа и слева, вдоль утеса, истончается до тех пор, пока не исчезает из глаз, сливаясь с отвесным склоном.

– Это лучший из моих замков, – с удовлетворением замечает Яков. – Только глупец будет утверждать, что существуют крепости, которые нельзя взять силой. Однако перед тобой, Маргарита, жемчужина в венце, украшающем и горы, и низины Шотландии. Эту крепость я готов противопоставить любой другой на белом свете. Она расположена так высоко, что отсюда из сторожевых башен можно завидеть врага за мили до его приближения, не говоря уже о взятии. Она построена из крепкого камня, и ее невозможно разрушить, ее можно удерживать с двадцатью солдатами против армии из тысяч воинов. Обязательно скажи об этом своему отцу, когда станешь ему писать. У него нет ничего такого же надежного и красивого.

– Но ему это и не нужно, потому что сейчас, слава богу, в Англии воцарился длительный мир, – отвечаю я, почти не думая. Но потом, совершенно другим тоном, спрашиваю: – А это кто такие?

Пока мы проезжаем сквозь главные ворота, такие толстые, что мне кажется, что я еду по тоннелю, перед моими глазами появляется широкой двор, на котором слуги выстраиваются в шеренгу и падают на колени. И рядом с ними внезапно, призванные пушечными залпами, появляются полдюжины детей разных возрастов, богато разодетые, как маленькие лорды и леди. Они спускаются с дальних, самых высоких лестниц, ведущих в укромные части крепости, явно обрадованные нашим появлением, и приседают в церемониальных поклонах, как настоящая большая королевская семья. Они бросаются навстречу Якову, и он спрыгивает с коня, чтобы прижать их к себе всех сразу большими нежными объятиями, называя каждого по имени и благословляя на шотландском языке. Я не понимаю ни слова из того, что он говорит.