они в газетах: «Все равно побьем Советы!»

Заявляют хвастунишки, смазав йодом свои шишки:

Лопни, но держи фасон!

«Пахану» понравилось, и он наградил бойкого юношу двумя царскими червонцами и мешком продуктов. Шикарный гонорар!

«И остался без сапог!»

Таким был лоскутный мир «рваного» жанра конца позапрошлого – начала прошлого века. Согласитесь, приглядевшись, можно обнаружить немало общего с современным шансоном по-русски: от тематики и качества некоторых песен до затейливых псевдонимов типа Богемский.

Существует странная закономерность: судьба большинства артистов «легкого» жанра, заявивших о себе на стыке веков, в основном неудачна и трагична в своем финале.

Бывший куплетист Российской империи номер один Станислав Сарматов скончался в 1938 году в Нью-Йорке в нищете и забвении. А еще за несколько лет до того гонорары позволяли ему иметь собственный конный завод и жить припеваючи. Видимо, на остатки сбережений, вывезенных из России, он открыл на паях с Александром Вертинским «Русский трактир» в Константинополе, который из-за недопонимания партнеров долго не продержался.

Пророческой оказались строчки его собственной песенки, под которую Станислав Францевич в 1913 году лихо отбивал чечетку в московском театре Омо-на:

Было время, жизнь не бремя

Для меня была, а пир,

Веселился я беспечно,

Я был счастлив бесконечно.

За границей,

В Риме, Ницце

Удивить хотел весь мир.

Так кутил я сколько мог,

И остался без сапог!

Некогда главный конкурент Сарматова – Юлий Убейко скончался в 1920 году в Париже, всего через год с небольшим после ухода за кордон с армией Деникина.

Известный куплетист Павел Троицкий закончил жизнь швейцаром в парижском ресторане и умер в середине 60-х годов.

Я – Боба Задольский!

Ряд эстрадников, оставшихся в советской России, пытались приспособиться к новым реалиям, меняли тексты, костюмы, и вот что из этого получалось. Бывший кафешантанный исполнитель Николай Кустинский вспоминал, как в начале 1920-х он выступал в пивной «Стоп-сигнал», развлекая рабочий люд и получая по пять копеек с каждой проданной бутылки. Гонорар артиста подсчитывался по количеству пробок, найденных после закрытия заведения на полу. «…Чаще всего подобные перелицовки выглядели неуклюже, – сообщает исследователь цирка и эстрады Георгий Териков[17]. – Так, куплетист Бернардов, выступавший в Москве в 20-е годы, чтобы создать видимость идейности, ввел в рефрен исполняемых им старых одесских куплетов слова “серп и молот наш советский”». Некто Ангорский, разъезжавший в те годы по Закавказью, начинал свои выступления словами:

Я Сеня Ангорский,

Известный куплетист.

Пою себе куплеты,

И больше ничего.

А коль не хочешь слушать,

Я сам себе пою…

И для придания большей значимости продолжал:

Политпросвет меня знает,

Публика обожает.

Я – Сеня Ангорский,

Известный куплетист!

Схема этого куплетного захода типична для куплетистов того времени: «Я – Гриша Раздольский, известный куплетист», «Я – Боба Задольский, оригинальный куплетист» (к слову, артист с данным псевдонимом действительно жил и работал в нэпманской столице).

Создатели фильма «Неуловимые мстители» именно эту схему использовали для номера Бубы Касторского:

Я – Буба Касторский,

Оригинальный куплетист…

Образ, созданный Сичкиным в картинах Кеосаяна, оказался столь убедительным, что несколько лет спустя после «рождения» Бубы режиссер Геннадий Полока также пригласил Бориса Михайловича на роль куплетиста в экранизацию пьесы «Интервенция». Роль, впрочем, свелась к эпизоду, но не это сейчас важно. Мы хотели поговорить о песне, которая вошла в фильм в исполнении Сичкина и Галины Рыбак. Это известная «воровская» баллада «В Оляховском переулке».

Андрей Никитин в статье «Баллада о налетчике» (газета «За решеткой», № 7, 2009) пишет:

«Музыкально-блатной фольклор особенно бурно развивался в стране в 20-е годы прошлого века. Причин тому несколько. Во-первых, тогда фактически отсутствовала цензура и “блатные песенки” легко проникали на эстраду, в печать и даже в кинематограф. Во-вторых, подобного рода творчеству способствовала сама обстановка того времени: невиданный ранее разгул криминала на фоне глобальных политических перемен…

Героями преступного мира стали налетчики. Именно о нелегкой жизни налетчика и рассказывалось в песне “Раз в Лиховском переулке”, которая стала настоящим хитом того периода. Ее с успехом исполняли в элитных кабаре, ресторанах и грязных шалманах.

Музыковеды и коллекционеры до сих пор затрудняются сказать, кто же является автором шедевра. Песня существовала во множестве вариантов, и если музыка сохраняла свой основной темп и рисунок, то текст в зависимости от региона менялся порой до неузнаваемости.

Долгое время считалось, что эти блатные куплеты были написаны в Одессе, а уже оттуда разошлись по всей стране. Однако после тщательного анализа знатоки сошлись во мнении, что песня появилась в Петрограде. Считается, что первоначально композиция называлась “Три гудочка”. Исполнялась она протяжно, на мотив старинных фабрично-заводских песен и начиналась примерно так:

Шесть часов уж пробило,

Три гудочка гудут,

А легавые поутру

На облаву идут.

И в одну из облав

Наш Ванюша попал,

Под ментовским он конвоем

В уголовку шагал…

Далее в форме баллады разворачивается драматический сюжет гибели героя. Яркой иллюстрацией лихого времени стал следующий факт. Друзья убитого снимают с него кожаную тужурку, штаны, продают их и покупают самогонку, которую выпивают “за помин его души”.

Забодали тужурку,

Забодали штаны

И купили самогонку,

На помин его души…

(“Забодать” на воровском жаргоне 1920-х значит “продать”. -Прим, авт.) Песенку быстро взяли на вооружение бойкие куплетисты и ресторанные шансонье. Они “причесали” первоначальный текст, и получилось примерно следующее:

Раз в Лиговском переулке

Труп убитого нашли.

Он был в кожаной тужурке,

С большой раной на груди…

Лиговский переулок находился в Питере рядом с Московским вокзалом и был самым криминальным районом города. Практически в каждом доме были пивные и трактиры, где днем собирались налетчики и шпана, а также притоны и “малины”, где они ночевали. Вечером обыватели старались не показываться в тех местах, боясь быть ограбленными. Часто вместо “Лиговский” пели “Фонарный переулок”, бывший в 1920-е главным очагом уголовщины центрального района Петрограда. Ежедневно в “колыбели революции” регистрировалось до 40 вооруженных налетов и грабежей. Впрочем, питерская милиция тоже не дремала и регулярно проводила облавы. Часто между сыщиками и бандитами вспыхивали настоящие бои, в ходе которых потери несли обе