— Это прекрасно! Это так человечно, когда люди любят братьев наших меньших! — захлебывается девушка в восторге, не обращая внимания на откровенное хамство с моей стороны. — Мы собираем деньги. На медведей. Вы знаете, их же убивают. А мы — как «Гринпис», только меньше. У нас просто средств таких нет. Нам паблисити не хватает.

— Так мне с паблисити помочь?!

— Нет, нет. Деньгами. Вот название нашего общества. Вот, мы зарегистрированы, все как положено. Эти деньги пойдут на благое дело, поверьте.

— Да я верю вам, милая. Медведи — это свято. У нас тут вокруг куча турецких детей бегает, которым после школы совершенно нечем заняться. Не хотите поучаствовать? О них «Гринпис» точно не позаботится, а у вас есть все шансы сделать паблисити. А потом и к медведям можно переходить. По понижающей, так сказать.

Улыбка сползает с ее лица, как маска в одноименном фильме с гениальным Джимом Керри.

— Люди стали черствы! — припечатывают мне приговор, и, надвинув бейсболку поглубже на пушистые брови, девица удаляется. На этаж выше. Может, там повезет больше, и мишки будут спасены.

Стоит, наверное, сказать о том, что встреча с коммивояжерами, предлагающими те или иные товары, равно как и со сборщиками пожертвований все же зависит от того, в каком именно районе вы проживаете. Обычно коробейники избегают совсем уж нищих кварталов — все равно никто ничего не купит — и богатых районов: в таких местах на заборах и входных дверях обычно висят объявления, предупреждающие, что торговля любого рода запрещена.

Чтобы развеять еще один миф о Германии как о стране с молочными реками и кисельными берегами, расскажу пару слов о бездомных. Они здесь, разумеется, тоже есть.

Другое дело, что в Германии бомжом является лишь тот, кто самостоятельно выбрал этот путь. Социальная система настолько мощная, что человеку, оставшемуся по каким-то причинам без крыши над головой, предоставят оплачиваемое жилье. Если человеку временно некуда идти, то ему предложат место в ночлежке и дадут поесть. То есть тех, кого действительно выкинули на улицу и кто вынужден жить годами в коробке под мостом, я никогда не видела. Бывают нелегалы, но это другая история.

Российский бомж и немецкий бомж — это два совершенно разных бомжа. Немецкий бомж обычно живет на улице вместе с собакой — так теплее. Если уж совсем замерз, то можно пойти в ночлежку, где всегда предоставят койку и миску супа. Немецкий бомж, если он имеет немецкий паспорт или просто официальное право на нахождение в стране, обычно состоит на учете в социальном ведомстве. Там он ежемесячно получает пособие не только на себя, но и на свою собаку. Так что бомжевание здесь — это скорее образ жизни, сознательный выбор.

Сочувствия к тем, кто самостоятельно принял решение жить на улице, я не испытываю. И милостыню не подаю. Обычно бомжи совершенно безобидны. Они не нападают на прохожих, максимум — просят подаяние. Причем на открытых пространствах. В редких случаях бездомных можно увидеть внутри вокзалов или в аэропортах — полиция и служба безопасности их не жалует.

Что касается отношения к ним простых немцев… я могу говорить только о своем личном опыте, о той ситуации, которую наблюдала своими глазами. Причем описываемый человек был не бомжом, а скорее просто опустившимся и пьющим субъектом. Хотя трудно сказать.

Как-то вечером, за десять минут до закрытия, мне срочно понадобилось в магазин. Магазин, к слову, был из дорогих. Таких, как я, которым никак не вытерпеть до утра и просто необходима какая-нибудь финтифлюшка на ночь глядя, было человек пять. Молодой человек с бородкой, выбритой эффектными зигзагами, покупал суши и белое вино. Не иначе как на свидание. Пожилая дама с сумочкой под настоящего крокодила, а на самом деле — из дермантина, но это неважно, вдумчиво выбирала оливки. Поднимет банку, посмотрит на просвет, потрясет зачем-то и поставит на место. Потом за следующую возьмется. Оливки нужно выбирать с умом. И десяти минут на это может не хватить.

Девчушка лет одиннадцати стояла у кассы с пачкой хлопьев. Ерзала-ерзала, потом не удержалась и взяла с полочки рядом с лентой «Киндер-сюрприз». Наверняка мама просила купить только хлопья, но, может, все же не попадет?

Перед девчушкой и мной в очереди к кассе стоял этот мужчина.

Скорее всего, он все же не был бомжом. Это какая-то промежуточная стадия между тем, кто уже упал и лежит, и тем, кто еще в социуме и пытается всеми силами не попасть туда, за черту. К тем, от кого отворачиваются и стараются обойти по большому кругу. Потому что грязь и амбре. Этот был не настолько грязным. Но все равно непонятно, каким ветром его занесло в этот сияющий, вылизанный магазин. Там же, за углом находились три дискаунта.

На нем был войлочный свитер в полоску — коричневая и голубая, коричневая и голубая — с огромной дырой под мышкой. Свитер был натянут на голое тело, и когда он поднимал руку — а он ее периодически поднимал, чтобы поправить падающую на лоб прядь когда-то, наверное, блестящих, а сейчас словно присыпанных пеплом волос, — так вот, когда он поднимал руку… в огромной дыре бесстыдно сияла волосатая подмышка. И я тупо, как кролик, не могла оторвать взгляд от этой отвратительной дыры, от этой чужой заросшей наготы. Так, наверное, смотрят на людей, имеющих какое-то увечье. Шесть пальцев или заячью губу. Хочется отвернуться, ты прекрасно знаешь, что смотреть нельзя, а взгляд все равно приклеивается. Как жевательная резинка — к подошве. Только ножом отскребается.

Но дело не в этом. Он был какой-то полугрязный. Я не знаю, где грань между чистым и грязным и каким образом измеряется эта половинчатость, но он был именно полугрязным. Покупал бутылку самого дешевого вина и две банки пива. И расплачивался медяками. Центами. В буквальном смысле. Высыпал кассирше две горсти монеток достоинством один и два цента — выгреб откуда-то от глубин аляповатых гавайских шорт. Вообще, вот этот вот кричащий диссонанс — плотный, дырявый свитер в полоску при почти тридцатиградусной жаре и люминесцентными красками светящиеся шорты — пугал уже сам по себе. Без всяких подмышек и медяков.

Бродяга высыпал деньги. Девушка начала считать. И у нее на лице отразилась та же самая половинчатость-перепончатость! Очень противно было брать у него деньги, очень. Просто физически ощущалось, что ей хочется вытереть руки. Она их и вытирала периодически о форменную футболку — ну, вроде как вспотели. Непроизвольно, конечно же. И считала, считала.

Сколько может стоить бутылка вина? Сколько-то стоит, и надо все пересчитать. Но очень противно. С другой стороны, клиент. И раздирала ее эта половинчатость во все стороны. На чистеньком, не испорченном дешевой косметикой лице — гримаска отвращения. От хорошей жизни в кассирши редко идут. Но она справилась с собой, собрала мелочь, даже улыбнулась ему. Bitte schön![13]

Мужчина улыбнулся в ответ, в последний раз вскинул вверх худую, жилистую руку, отбрасывая сальную прядь. Забрал свои покупки и ломкой, подпрыгивающей походкой простудившейся цапли направился к выходу. Кассир спрыснула ленту дезинфицирующим средством. На кассе в это время ждали своей очереди последние покупатели.