– Послушай… те, гражданин. Нет у меня огня. И огнива нет. И спичек, и зажигалок. Не курю вообще. Шли бы вы…

– А ты что, студентик, девочку тут караулишь? Прячешься. Красивая хоть подруга?

Я скрипнул зубами.

Вдохнул-выдохнул. Вежливость, что называется, лучшее оружие вора. Ну и… шпиона, наверное.

– На любителя девочка, – буркнул в ответ. – Толстая очень. И грубая.

– С огоньком! – оживился бомж. – А говоришь, огня нет. Да ты ходок, парень!

– Дядя! – занервничал я. – Ну иди, пожалуйста, своей дорогой. А? Сейчас… девочка выйдет и… спалит меня из-за тебя.

– Да-а… веселый ты, студентик.

– А ты, дядя…

Дальше свое остроумное умозаключение я разворачивать не стал. Потому как… не смог. По крайней мере, вербально. Вместо этого зашипел бешеным чайником, яростно втягивая в себя воздух сквозь стиснутые зубы, а в глазах так полыхнуло, что кругом светло стало, несмотря на поздний час! Локоть и запястье правой руки оказались в железных тисках, а внутри железа через две замысловато прижатые точки пульсировала боль. Огнем. Электрическим разрядом! Я на краю ощущений понял, что вот сейчас закончу всасывать воздух через ротовое отверстие и… пожалуй, завизжу. Как недорезанный поросенок на скотобойне. Отчаянно и оглушительно громко!

– Тихо, – прошелестело с того места, где только что находился безобидный бомж, а сейчас шевелился сноп праздничных искр… из моих собственных глаз. – Пошел!

Я вдруг сообразил, что вроде бы не так уже и больно.

И визжать… совсем даже и не обязательно, хотя жесткий захват на болевых точках не ослабевал. И эти тиски меня куда-то тянули. Точнее – направляли. Кажется, в сторону угла здания.

– Что вам… – прохрипел я, не к месту вдруг сообразив, что снова стал «выкать» странному гражданину.

Закончилась фамильярность, стало быть? Видимо, не до амикошонства тут.

– Заткнись, студент. Руку сломаю!

Знаете, я ему поверил.

Хотя и боксом когда-то занимался, и дзюдо, и еще кое-чем серьезным – в бытность своей дружбы с операми из КГБ. Может… поэтому и поверил? Молча доковылял до угла, где моя многострадальная рука все же была выпущена из тисков на свободу. С чистой совестью. Я стал судорожно растирать локоть. Между прочим, даже не помышляя о побеге. Руку, блин, словно отлежал. Будто затекла из-за пережатой артерии. Или как после новокаина ощущения: тысячи иголок под кожей…

– С Трафаретом работаешь?

Я вытаращился недоуменно.

Однако, вопросик! В лоб, что называется.

– С-с каким Трафаретом?

– Горбатого не лепи! Вторая рука целая?

– Ц-целая…

– Ненадолго!

– Не знаю я никакого Трафарета!

– Голос уйми! – вежливо попросил меня мужичок. – На полтона.

И даже показал пальчиками, как он себе представляет эту транспозицию.

Сантиметров шесть. Железными своими пальчиками. Вот умеют же люди быть убедительными! А сам вроде – вша вшой: моего роста, невзрачный, узкоплечий, даже сутулый слегка. Лицо худое, небритое и глаза какие-то горячечные – смотрит спокойно, скучно даже, а в зрачках – ядерный реактор!

– Я не знаю, – горячо зашептал я тише «на полтона». – Никакого Тра-фа-ре-та не знаю. Поймите… вы!

– А чего терся здесь?

– Девочка…

– Плечо вывихну!

– Мальчик, – сдался я.

Плечо – это очень больно. Проходили. А этот не врет, точно… вывихнет.

– Уже ближе. Продолжай.

– Сильно взрослый мальчик. Мужик скорее, – постепенно выкристаллизовывалась из меня истина. – Здоровенный. Лет тридцать или чуть меньше. Тот еще бычара: наколки на пальцах… тут и тут. Бандюган, короче.

Дядька с тисками вместо рук внимательно меня разглядывал.

Молча. Наверное, раз он такой… железный робот, то включил, стало быть, свой внутренний детектор лжи. И сканирует на искренность свою жертву.

– А где он сейчас?

Я махнул рукой.

– Как дождь начался, в здание зашел. В театр. С черного хода. Вымокнуть боится.

– Давно?

– С четверть часа уже.

– И нет до сих пор?

Я хмыкнул. Да, не такой уж ты и робот, дядечка. Коли вопросы задаешь туповатые.

– Почему нет? Есть, конечно. Просто он… в шапке-невидимке. Тут стоит. У вас за спиной. Эй! Привет, морда.

Мужик непроизвольно дернул головой, будто собираясь оглянуться. Не оглянулся все же, зато стал выразительно рассматривать мою переносицу.

– Веселый ты… студентик, – повторил многообещающе.

– Обхохочешься, – начал борзеть я, оправляясь от шока первого знакомства с железным дровосеком. – Жизнь, она ведь такая веселая!

– А ты не думал, что твой… мальчик мог выйти через другую дверь? Со стороны проспекта, например, есть выход. Или через парадный вход.

– Не-а. Здесь он выйдет. Это как пить… Встреча у него.

– С тобой?

И правда тупой.

– Зачем бы я прятался, если со мной? С другим… мальчиком.

– Интересно. Слушай, а зачем ты за ним следишь?

– За кем?

– Не тупи! За тем бандюганом с наколками.

Это я – «не тупи»? Вот сейчас смешно получилось.

– А вы зачем. Вернее… за кем? Вы ведь тоже за кем-то следите?

– Не твое собачье дело!

– Тогда и… – начал было я и… осекся.

Настала очередь усмехнуться ему.

– Ну. Продолжай.

– Чего вам от меня надо?

– Шоколада! Ты стой, стой. Не дергайся.

Да что за дела тут творятся?

Я вдруг почувствовал, как постепенно начинаю злиться. Со стороны своей взрослой, умудренной составляющей. И не просто злиться – меня не по-детски начинал выпсиховывать этот странный тип! Да так, что бешенство накатывало. Неотвратимо. Угрюмая носорожья ярость – слепая, бессмысленная и беспощадная, как русский бунт. Подумаешь, «железный» нашелся! Ну и чего особенного? Теперь что, по этому чудесному поводу руки всем нужно выкручивать? Все ему дозволено в этом мире? И вообще – что это за бомжи такие пошли? Подкрадываются, хватают, тащат куда-то!

– Да пошел ты! – выдал я ему с чувством. – Еще раз руку протянешь, глаз проткну! Пальцем. Хочешь попробовать?

Даже палец показал. Указательный… для начала.

Дядька неожиданно расплылся в жизнерадостной ухмылке. Зубы у него были, как у хищной рыбы: мелкие и ровные, один к одному. Хоть и желтоватые. От курения, полагаю.