Скоро я умру. Это было ясно. Я надеялся, что сумею сохранить достоинство. От одной мысли, что мне придется подниматься по ступенькам на помост виселицы, мне становилось страшно. Я решил, что не стану трястись, плакать и умолять о пощаде. Впрочем, вероятно, все приговоренные к смерти намереваются вести себя достойно; однако я надеялся, что у меня хватит на это сил. Я боялся предстоящего суда и ждал его, чтобы все наконец закончилось. Я принимал какие-то решения и отказывался от них по дюжине раз на дню. Я попрошу, чтобы все мое имущество оставили Эмзил и ее детям. Нет, я не стану упоминать Эмзил и детей, чтобы связь со мной не повредила им. Я расскажу суду все: кто я, как меня заразила магия, какие опасности несет танец Пыли, как я общался со спеками, как меня обманом убедили посадить деревья предков рядом с кладбищем и как важны для спеков старые деревья… Нет. Я буду молчать, и пусть меня приговорят к смерти. Так я смогу защитить отца и сестру от дальнейшего позора. Я расскажу только о ходоках и о том, как пытался спасти Карсину. Интересно, за кого меня примут — за лжеца или безумца?

Один день сменял другой. Меня навестил лейтенант Роупер и сообщил, что слушание откладывается, поскольку до сих пор не принято решение, кто должен его проводить — городской суд Геттиса или военный трибунал. Он подошел к двери моей камеры, сообщил это мне и ушел, прежде чем я успел спросить, не его ли назначили меня защищать. Я боялся, что именно его.

Мой следующий посетитель разбудил меня ранним утром — или, по крайней мере, мне так показалось. Это был высокий мужчина с налитыми кровью глазами, дышавший парами бренди через решетку моей камеры, когда он схватился за ее прутья и принялся их трясти.

— Жирный грязный трус! — пьяным голосом бормотал он. — Мне следует вытащить тебя отсюда и разорвать на части за то, что ты сделал с моей прекрасной женой. Ты осквернил самую нежную и благородную женщину, когда-либо созданную добрым богом! Грязный пес! Отвратительный мерзавец!

Он вновь потряс решетку, да так, что дверь закачалась. Я задумался, есть ли у него пистолет и смогу ли я укрыться от него в камере?

Когда ярость капитана Тайера немного выдохлась, он неожиданно ударился головой о дверь. Некоторое время он стоял так, ловя ртом воздух. Затем его дыхание пресеклось, уступив место душераздирающим рыданиям.

— Я не осквернял вашу жену, сэр, — совершенно напрасно заговорил я. — Я не прикасался к ней. Карсина оказалась ходоком; она очнулась от того, что мы посчитали смертью, а на самом деле было глубоким забытьём. Я дал ей воды и чаю. Я уже собирался ехать за вами, когда…

— Лживый ублюдок! — Мои слова вызвали в нем новый приступ ярости. — Не смей произносить ее имя, мразь! Виселица слишком хороша для тебя! Ты должен страдать так, как ты заставил страдать меня!

Он просунул руку между прутьями решетки и начал сжимать и разжимать кулак, словно мог как-то дотянуться до меня и задушить. Это выглядело бы смешно, не будь его намерения столь откровенны.

— Капитан Тайер! Сэр! Капитан, пожалуйста, сэр! Вам следует уйти.

Голос охранника прозвучал тонко и пронзительно. Тайер повернулся и посмотрел на него.

— Пожалуйста, сэр. Вы должны уйти. Мне не следовало вас впускать. Скоро он предстанет перед судом, и вы сможете обвинить его публично. Сэр.

Тайер сжал прутья решетки и вновь тщетно попытался тряхнуть дверь. Охранник ждал. Потом Тайер наконец сдался и обмяк, повиснув на двери и хрипло дыша.

— Пойдемте, сэр. Справедливость будет восстановлена. Пойдемте отсюда.

С этими словами охранник увел его.

Подозреваю, что я сжег всю магию, какая у меня оставалась. Я ел тюремную пищу, но утонченность вкуса, прежде позволявшая мне наслаждаться даже самой простой едой, покинула мое нёбо. Каждый день я получал миску каких-то помоев с куском черствого хлеба и кружкой воды. Я съедал все, но лишь потому, что голод не утихал во мне. Казалось, магия решила напоследок посмеяться надо мной. Если прежде я не худел даже в более трудные и скудные времена, то теперь быстро терял вес. Моя одежда с каждым днем все больше висела на мне, кожа становилась дряблой. Мне больше не снились прежние сны, лишь иногда посещали отрывочные кошмары о повешении. Хотя магия и не дала мне умереть, но исцеление затянулось. Голова и челюсть почти все время болели. Любое движение, даже простой поворот головы, вызывало головокружение.

Ожидание тянулось день за днем, и никто не считал нужным хоть что-то мне сообщать. Тюремщики, приносившие мне пищу, отказывались со мной разговаривать. Я потерял счет дням. Иногда я задремывал, но уже через несколько мгновений раздавался шум и мне доставляли очередную порцию безвкусной жижи. А иногда я подолгу лежал без сна, и мне казалось, что время остановилось.

Мое ожидание внезапно закончилось, когда меня выдернул из невнятной полудремы Спинк, стоящий у двери и глядящий на меня сквозь зарешеченное окошко.

— Я думал, я попросил тебя уйти, — приветствовал его я, однако не смог скрыть облегчения при виде дружеского лица.

— Ничего не поделаешь, я получил приказ от человека, превосходящего тебя рангом.

— От Эпини? — пошутил я, и он почти улыбнулся.

— Если бы ее приказы открывали передо мной двери на пути к тебе, я бы побывал тут уже сотню раз. Нет. От майора Хелфорда. Он искал человека, который согласился бы тебя защищать, и наконец обратился ко мне. И вот я здесь.

— Но… — Я пришел в ужас. — Ты же занимаешься снабжением. Как они могли выбрать тебя на эту роль? Ты что-нибудь знаешь о военных законах?

— Они, скорее, не выбрали меня, а добрались до меня. Боюсь, все вышестоящие офицеры, кого об этом просили, отказались. Один за другим они сообщили, что не смогут защищать тебя беспристрастно. Если учесть, как не много офицеров осталось в гарнизоне, тебе стоило бы радоваться, что твою защиту не поручили Эбруксу или Кеси.

— Откуда ты знаешь Кеси и Эбрукса?

— Я получил это поручение вчера. И сразу же поехал на кладбище, чтобы их опросить.

Я сел слишком резко. Мне пришлось закрыть глаза и переждать головокружение.

— И что они обо мне сказали? — спросил я наконец.

— Что ты им нравился. Не сразу, но, когда они увидели, как ты стараешься изо всех сил, выполняя работу, от которой отказались все остальные, и живешь там, несмотря на близость лес они зауважали твою выдержку. Они сказали, что им трудно было поверить, будто ты мог это сделать.

Я понял все по его тону.

— Трудно, но возможно. Они поверили.

Он поджал губы и коротко кивнул.

— Все свидетельствует против тебя. Все, кто служил на кладбище прежде, плохо кончали. Дезертиры, самоубийцы. Один просто допился до смерти. Они нашли его лежащим в могиле, которую он вырыл для себя. Кеси и Эбрукс считают, что ты сошел с ума.

— И как они объясняют мое ранение в голову?

— Ты сам себя ударил.