И опять после многих минут томительного ожидания постукивание внезапно оборвалось.

Доктор открыл глаза, вздохнул и положил руку Мэй-мэй на покрывало. Он сделал знак Гордону Чэню и Струану следовать за ним и вышел из каюты.

Гордон закрыл за ними дверь. Врач засмеялся тихим, нервным смехом и начал говорить спокойно и быстро.

Глаза Гордона широко раскрылись.

– В чем дело? – резко спросил Струан.

– Я не знал, что Мать носит ребенка, тайпан.

Гордон повернулся к доктору и задал новый вопрос. Старый китаец говорил долго. Потом наступило молчание.

– Ну, что он сказал, черт возьми?!

Гордон посмотрел на него, безуспешно пытаясь сохранить спокойствие:

– Он говорит, что Мать очень больна, тайпан. Что яд проник в ее кровь через нижние конечности. Этот яд собрался в печени, и печень теперь… – он замолчал, подыскивая слово, – …разладилась. Скоро наступит лихорадка, плохая лихорадка. Очень плохая лихорадка. Потом пройдут три или четыре дня, и снова лихорадка. И снова опять.

– Малярия? Лихорадка Счастливой Долины?

Гордон повернулся к старику и перевел вопрос Струана.

– Он говорит, да.

– Все знают, что малярию вызывают ночные газы – никакой не яд, проникший через кожу, клянусь Богом! – рявкнул Гордону Струан. – Она не была там уже несколько недель!

Гордон пожал плечами:

– Я лишь передаю вам его слова, тайпан. Я не доктор. Но этому доктору я бы поверил… Думаю, вам следует доверять его словам.

– Как он собирается вылечить ее?

Гордон расспросил старика.

– Он говорит следующее, тайпан: «Я вылечил несколько человек из тех, кто страдал от яда Счастливой Долины. Все выздоровевшие были сильными мужчинами, они приняли некое лекарство перед третьим приступом лихорадки. Но теперь болеет женщина, и хотя ей двадцать первый год, она сильна и дух ее подобен огню, вся ее сила уходит в ребенка, который уже шесть месяцев зреет в ее чреве». – Гордон встревоженно замолчал. – Он опасается за госпожу и за ребенка.

– Скажи ему, пусть пошлет за этим лекарством и начнет лечить ее прямо сейчас. Не дожидаясь приступа.

– В этом вся беда. Он не может этого сделать, сэр. У него больше не осталось такого лекарства.

– Тогда скажи, пусть достанет сколько нужно, клянусь Богом!

– На Гонконге его нет, тайпан. Он в этом уверен.

Лицо Струана потемнело.

– Хоть сколько-нибудь, но должно быть. Скажи ему, пусть достанет. Я заплачу любую цену.

– Но, тайпан, он…

– Кровь Господня, скажи ему!

Последовал быстрый обмен фразами на китайском.

– Он говорит, что на Гонконге лекарства больше нет. Что его не найти ни в Макао, ни в Кантоне. Что это лекарство изготовляют из коры очень редкого дерева, которое растет где-то в Южных морях или в землях по ту сторону океана. То малое количество, которое у него было, перешло к нему от отца, тоже целителя, который в свою очередь получил его от своего отца. – Гордон беспомощно добавил: – Он говорит, он совершенно уверен в том, что лекарства не осталось совсем.

– Двадцать тысяч таэлей серебром, если она выздоровеет.

Глаза Гордона широко раскрылись. Он подумал мгновение, потом быстро проговорил что-то врачу. Они оба поклонились и заторопились к двери.

Струан достал носовой платок, отер пот с лица и вернулся в спальню.

– Хейа, тайпан, – сказала Мэй-мэй; голос ее звучал совсем слабо. – Какой у меня йосс?

– Они ушли за лекарством, которое вернет тебе здоровье. Так что можешь не переживать.

Он успокоил ее, как мог, устроил поудобнее на кровати, подождал, пока она не заснет, потом обычным тоном отдал слугам необходимые распоряжения – и все это время сердце его сжималось от боли.

Затем он поспешил на флагман и обратился к главному врачу флота с просьбой рассказать все, что тому известно о коре некоего дерева, которое излечивает лихорадку.

– Сожалею, мой дорогой мистер Струан, но все это бабушкины сказки. Существует легенда о графине Хинхон, жене испанского вице-короля Перу, которая в семнадцатом веке привезла в Европу какую-то кору из Южной Америки. Кора получила название «иезуитской», иногда ее еще называют «хинная кора». Считалось, что, если принимать ее с водой в растолченном виде, она излечивает лихорадку. Но когда ее опробовали в Индии, она не дала абсолютно никаких результатов. Оказалась совершенно бесполезной! Проклятые паписты готовы наобещать что угодно, лишь бы обратить побольше неискушенных душ в свою веру.

– Где, черт меня побери, могу я достать хоть немного этой коры?

– Право, не знаю, мой дорогой сэр. В Перу, наверное. Однако чем вызвана ваша тревога? Куинстаун теперь опустел. Если вы не вдыхаете ночных испарений, то можете не беспокоиться насчет лихорадки.

– Один из моих друзей только что заболел малярией.

– А! Что ж, тогда рекомендую укрепиться сердцем и начать с мужественной дозы каломели для очистки желудка. Без промедления. Конечно, обещать ничего не могу. Мы, не откладывая, поставим ему пиявки.

После этого Струан побывал у главного армейского доктора, а затем по очереди у всех менее значительных врачей – и военных, и гражданских. Все они говорили ему одно и то же.

Потом Струан вспомнил, что Уилф Тиллман еще жив. Он тут же отправился на плавучий опиумный склад Купера – Тиллмана.

Тем временем Гордон Чэнь вернулся в Тайпиншань и послал за десятью лидерами триад, бывшими у него в подчинении. Вернувшись от него, каждый из этих десяти человек в свою очередь вызвал к себе десять руководителей рангом ниже. Слух о том, что необходимо найти кору какого-то особенного дерева, распространился с невероятной быстротой. На сампанах и джонках молва об этом перелетела через пролив на Кулун, откуда в самом скором времени достигла деревушек, деревень, больших и малых городов. Выше по побережью, ниже по побережью, в глубине страны. Через несколько часов все китайцы на Гонконге – и триады, и не триады – знали, что кто-то ищет кору редкого дерева. Они не знали, кто и зачем, слышали лишь, что за нее назначено огромное вознаграждение. Эти сведения достигли и ушей мандаринских шпионов. Они тоже принялись за поиски коры, но их прельщала не только награда: они понимали, что эту кору, возможно, удастся использовать как приманку, чтобы выявить главарей триад.

– Извините, что прибыл без приглашения, Уилф. Я… – Струан замолчал, потрясенно глядя на Тиллмана.

Тиллман опирался спиной на взмокшую от пота подушку, его лицо цвета старой нестираной простыни страшно исхудало и больше напоминало обтянутый кожей череп, чем лицо живого человека; белки глаз стали грязно-желтыми.

– Входите, – произнес он едва слышно.