На узкой полосе изобилия в глубоководных пустынях могли возникать и исчезать целые культуры и даже цивилизации, могли маршировать — или плыть — армии под командой европеанских Тамерланов или Наполеонов. Но остальная часть их мира никогда об этом не узнала бы, все оазисы были изолированы друг от друга подобно планетам. Существа, которые грелись в жаре лавовых рек и питались вокруг горячих источников, не могли пересечь враждебную дикую местность между своими одинокими островами. И если у них когда-нибудь появлялись историки и философы, то они пребывали в убеждении, что их культура — единственная во Вселенной.

И все же даже место между оазисами не было совершенно пустым; более выносливые существа бросали вызов суровым условиям жизни. Некоторые представляли из себя европеанские аналоги рыб — обтекаемые торпеды, приводимые в движение вертикальными хвостами и управляемые плавниками, размещенными вдоль тела. Сходство с наиболее преуспевающими обитателями земных океанов было неизбежно; на одни и те же технические проблемы эволюция должна давать одинаковые ответы. Посмотрите на дельфина и акулу — внешне они почти идентичны, хотя и находятся на таких далеких ветвях дерева жизни.

Имелось, однако, явное различие между рыбами европеанских морей и земных океанов; у них не было никаких жабр для извлечения едва заметных следов кислорода из воды, в которой они плавали. Подобно существам, обитающим вокруг земных геотермальных источников, их метаболизм был основан на соединениях серы, в изобилии присутствующих в этой вулканической окружающей среде.

Очень немногие из них имели глаза. За исключением мерцающего свечения излияний лавы и случайных вспышек биолюминесценции от существ, ищущих партнеров, или охотников, выискивающих добычу, этот мир был лишен света.

И он был обречен. Не только из-за того, что источники энергии были нестабильны и постоянно перемещались, но и потому, что приливные силы, которые их порождали, постоянно ослабевали. Даже если бы здесь и возник настоящий разум, он попал бы в ловушку между огнем и льдом.

Если не произойдет чуда, они погибнут, когда их маленький мир окончательно замерзнет.

Люцифер и стал этим чудом.

В тот момент, когда Пул достиг побережья на весьма умеренной скорости в сто километров в час, он спросил себя, не произойдет ли какое — либо вмешательство на последней минуте. Но ничего неблагоприятного не случалось, даже когда он медленно двигался вдоль черного запретного лица «Великой стены».

Это название было предопределенным для Монолита Европы, так как, в отличие от своих меньших братьев на Земле и Луне, он располагался горизонтально и имел более двадцати километров в длину. Хотя его объем в миллиарды раз превосходил ЛМА — НОЛЬ и ЛМА — ОДИН, пропорции оставались точно теми же самыми — интригующее соотношение 1:4:9, ставшее источником огромного количества нумерологической чепухи, возникшей за прошедшие столетия.

Поскольку в высоту он имел почти десять километров, одна из наиболее вероятных теорий провозглашала, что помимо других функций «Великая стена» служила ветровым щитом, ограждая Цяньвилл от свирепых бурь, которые иногда с ревом прилетали со стороны Галилейского Моря. Теперь, когда климат стабилизировался, они стали намного менее частыми, но тысячу лет назад они доставляли серьезное беспокойство любым жизненным формам, появляющимся из океана.

Пул всерьез намеревался посетить монолит Тихо — Высшую Тайну в то время, когда он улетал к Юпитеру, — но так и не выбрал для этого времени, а земная гравитация сделала для него недоступным его близнеца в Олдувае. Но он видел их изображения настолько часто, что знал намного лучше, чем вошедшие в поговорку пять пальцев (он часто задавался вопросом, как много людей узнают пять пальцев своей руки?). Кроме огромной разницы в масштабах, не существовало абсолютно никакого способа отличить «Великую стену» от ЛМА — ОДИН и ЛМА — НОЛЬ, а также от «Большого Брата», с которым столкнулись «Дискавери» и «Леонов» на орбите Юпитера.

Согласно некоторым теориям, возможно достаточно безумным, чтобы быть истинными, имелся всего один — единственный исходный Монолит, а все остальные, несмотря на размеры, были просто его проекциями или изображениями. Пул вспомнил об этих идеях, когда увидел безупречное, незапятнано гладкое эбонитовое лицо «Великой Стены». Конечно, за многие столетия в такой враждебной окружающей среде на нем должно было бы появиться хоть несколько грязных пятен! И все же оно выглядело так безупречно, как будто армия мойщиков окон только что отполировала каждый квадратный сантиметр.

Тогда он вспомнил, что каждый, кто когда-либо приезжал, чтобы взглянуть на ЛМА — ОДИН и ЛМА — НОЛЬ, чувствовал непреодолимое желание коснуться их явно древних поверхностей, но никто никогда в этом не преуспел. Пальцы, алмазные сверла, лазерные ножи — все отскакивало от Монолитов, как будто они были покрыты непроницаемой пленкой. Или как будто — и это было другой популярной теорией — они были совсем не из этой вселенной, а каким — то образом отделены от нее совершенно непреодолимой долей миллиметра.

Он сделал один полный, неторопливый круг вокруг «Великой стены», которая осталась полностью безразличной к его перемещению. Тогда он направил челнок — все еще на ручном управлении, чтобы избежать попыток Управляющего центра на Ганимеде каким — либо образом «спасти» его — к внешним границам Цяньвилла, и завис там в поисках лучшего места для посадки.

Пейзаж в маленьком панорамном окне «Сокола» был ему очень хорошо знаком; он часто изучал его по записям на Ганимеде, но никогда не представлял, что однажды будет наблюдать его в реальности. Казалось, европеанцы не имеют никакого понятия о градостроительстве; сотни полусферических строений были рассеяны явно наугад на площади около километра в поперечнике. Некоторые были настолько маленькими, что даже человеческие дети сочли бы их слишком тесными; хотя другие были достаточно большими, чтобы вместить большую семью, но ни одно из них в высоту не превышало пяти метров.

И все они были сделаны из одного и того же материала, который призрачно мерцал белым в двойном дневном свете. На Земле эскимосы нашли адекватный ответ на вызов их собственной холодной, бедной материалами окружающей среды; иглу Цяньвилла были также сделаны изо льда.

Вместо улиц имелись каналы, так как они наилучшим образом удовлетворяли потребностям существ, которые все еще были земноводными и, очевидно, возвращались в воду, чтобы спать, а также кормиться и размножаться, хотя ни одна из этих гипотез не была доказана.

Цяньвилл назвали «Ледяной Венецией», и Пул вынужден был согласиться, что это вполне подходящее название. Однако, вокруг не было никаких венецианцев; место выглядело так, словно пустовало многие годы.

И в этом крылась еще одна загадка; несмотря на тот факт, что Люцифер был в пятьдесят раз ярче далекого Солнца и постоянно находился на небе в одном и том же месте, европеанцы все еще подчинялись древнему ритму ночи и дня. Они возвращались в океан на закате и появлялись с восходом Солнца, несмотря на тот факт, что уровень освещенности изменялся всего на несколько процентов. Возможно, здесь была параллель с Землей, где жизненные циклы многих существ подчинялись слабой Луне, а не гораздо более яркому Солнцу.