В середине декабря я возвратился в Гонконг, чтобы выступить с лекцией в Университете Гонконга. В качестве ректора университета Паттэн председательствовал во время лекции. Отвечая на заданный из аудитории вопрос о предлагаемых им реформах, я прочитал выдержки речей, произнесенных в Палате лордов британского парламента двумя бывшими губернаторами, лордом Мюрреем Маклехосом и лордом Дэвидом Вильсоном, а также интервью политического советника Маргарет Тэтчер сэра Перси Крэддока, который вел переговоры с китайцами. Все трое дали ясно понять, что действия Паттэна шли вразрез с тем, о чем они в качестве членов британской делегации договорились с китайским правительством в ходе переговоров. Я полагал, что было лучше высказать свою позицию в его присутствии, чтобы у него была при желании возможность ответить. Он промолчал.

Последние пять лет колониального правления Паттэн провел, путаясь в противоречиях, возникших между ним и китайским правительством. Китайцев рассердили действия Паттэна, и они заявили о своей готовности отказаться от соглашения в целом в том случае, если Великобритания хотела вести дела подобным образом. Они также заявили о своих намерениях отменить изменения, сделанные Паттэном. В июле 1993 года китайцы сформировали комитет по подготовке к работе в период после 1 июля 1997 года. В августе 1994 года Постоянный комитет Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) проголосовал за изменения в Законодательном совете, городском и региональных советах и органах управления районами города. Губернатор и правительство Великобритании не приняли этого шага всерьез. В сентябре 1995 года Паттэн провел выборы, создал новые функциональные избирательные округа и расширил рамки электората, включив в число избирателей все работавшее население численностью 2,7 миллиона человек. Китайские руководители заявили, что они не признают результатов выборов, что политические структуры, созданные англичанами, не соответствовали Основному Закону и Совместной декларации и будут распущены, а Законодательный совет – создан заново. Губернатор полагал, что китайское правительство в конце концов смирится, потому что не согласиться с проводимыми им мерами означало бы пойти против желания людей, что могло дорого обойтись китайцам на международной арене.

Мне удалось понять образ мышления официальных лиц Великобритании в мае 1993 года, во время дискуссии с Малкольмом Рифкиндом, тогдашним заместителем государственного секретаря по вопросам обороны, а позднее – министром иностранных дел. Англичане чувствовали себя обязанными гарантировать, чтобы к 1997 году демократия стала основой общественной жизни в Гонконге, и полагали, даже не проводя референдума, что этого же хотели и жители колонии. Я сказал, что на деле многие жители Гонконга хотели бы вообще никогда не иметь с Китаем ничего общего, но это было невозможно. Поэтому, если они хотели, чтобы Гонконг продолжал развиваться и процветать, необходимо было подобрать таких администраторов и потенциальных лидеров, которые знали бы, понимали бы своих китайских коллег, научились бы защищать особые нужды острова. Рифкинд сказал, что англичане пытались создать хорошо укрепленные конституционные структуры в Гонконге, которые бы затруднили разрушение демократии Китаем. По сути, англичане хотели создать систему, гарантировавшую свободы, которые на Западе воспринимались как само собой разумеющиеся, к примеру свободу передвижения и свободу от несанкционированного ареста. Они полагали, что, если бы такая система была хорошо защищена, Китаю было бы трудно поломать ее. Я сказал, что их старания были напрасны. Высшее руководство Гонконга должно было приспосабливаться к высшим интересам Китая. В оставшиеся четыре года было невозможно перевоспитать людей Гонконга в духе демократических ценностей и культурных традиций, которые до того никогда в городе не существовали. Это было состязание, в котором Великобритания не могла победить.

Я пришел к выводу, что англичане делали ставку на то, что американцы окажут давление на Китай, используя проблемы демократии и соблюдения прав человека. В распоряжении американцев действительно имелись рычаги для оказания давления на Китай – в 1992 году дефицит США в торговле с Китаем составлял 20 миллиардов долларов, к 1997 году он раздулся до 40 миллиардов долларов. Другим рычагом являлось ежегодное голосование в Конгрессе США по вопросу продления статуса наибольшего благоприятствования для китайских товаров, экспортируемых в США. Но Китай мог противостоять этому давлению, отказываясь сотрудничать с США в вопросах нераспространения ядерного оружия и ракетной технологии.

Западные средства массовой информации ратовали за использование Гонконга для демократизации Китая или, по крайней мере, за оказание давления на Китай путем проведения демократических преобразований в Гонконге. Поэтому они поддерживали запоздалые реформы, проводившиеся в одностороннем порядке губернатором Паттэном. Это побуждало некоторых политических деятелей Гонконга верить, что они могли действовать так, будто бы Гонконг мог стать независимым.

Куда более важным фактором, чем все эти политические игры между англичанами и американцами, с одной стороны, и китайцами – с другой был неожиданный громадный прогресс, достигнутый в экономическом развитии Китая. После событий на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, когда западные инвесторы охладели к Китаю, китайские предприниматели из Гонконга, Макао и Тайваня стали развивать бизнес в Китае. Уже через три года дела у них пошли неплохо. Они продемонстрировали скептически настроенному миру, что связи, личные отношения, единство языка, общность культуры, отсутствие строгих правил компенсировали недостатки, имевшиеся в законодательной системе Китая. Китайцы зарубежья добились в Китае таких успехов, что в ноябре 1993 года, выступая на втором Всемирном конгрессе китайских предпринимателей, я предупредил их: если их инвестиции в Китае будут наносить ущерб экономике стран, гражданами которых они являлись, то это могло бы ухудшить их отношения с правительствами этих стран.

События на площади Тяньаньмэнь ввиду перспективы возвращения Гонконга под юрисдикцию Китая повлекли за собой крах на рынке ценных бумаг и недвижимости. Восемь лет спустя настроение жителей Гонконга было иным – они ожидали продолжения экономического роста вместе с процветавшей экономикой Китая, который к тому времени добился коренного перелома в своей экономике. По мере приближения 1 июля 1997 года цены на фондовом рынке и рынке недвижимости Гонконга начали стабильно расти, отражая уверенность инвесторов в будущем. Такого поворота событий никто не предвидел. Те деловые люди Гонконга, которые остались в городе, а так поступили практически все из них, смирились с тем, что их будущее зависело от хороших отношений с Китаем. Если бы китайские бизнесмены продолжали вести свои дела через Гонконг, это позволило бы городу процветать до тех пор, пока Шанхай и другие прибрежные города Китая не улучшат свою инфраструктуру.

Я посетил Гонконг за неделю до перехода города под юрисдикцию Китая, намеченную на 30 июня 1997 года, и встретился с Дун Цзяньхуа. За шесть месяцев, прошедших с тех пор, как он был назначен руководителем Специального административного района Гонконг, он сильно изменился. Будучи весьма замкнутым человеком, который всю жизнь занимался делами семейной судоходной компании, он неожиданно попал в центр внимания средств массовой информации и часто подвергался расспросам дотошных журналистов. Дун Цзяньхуа согласился с тем, что для успешно развивающегося Гонконга был необходим преуспевающий Китай. Это было разумной основой для управления Гонконгом. Я обнаружил, что представители деловой и профессиональной элиты Гонконга приспособились к тому, что город стал Специальным административным районом Китая. То же произошло и со средствами массовой информации Гонконга, выходившими на китайском языке. Даже наиболее критично настроенная по отношению к китайскому правительству газета, издававшаяся на китайском языке воинственным бизнесменом, выступившим с оскорблениями и нападками на премьер-министра Китая Ли Пэна, сменила тон. Пресса почувствовала те рамки, за которые не следовало выходить.