Через несколько дней после того, как его бросили в темницу, во дворе поставили виселицу. Ее видно было из окна камеры, если встать на лежак и прижаться носом к решетке. Задумаешься поневоле, на кой человеку это делать, чтобы только растравить себе сердце. Но зачем-то ему это было нужно – видеть большой деревянный помост с перекладиной и четырьмя аккуратными петлями. В полу люки, так что достаточно нажать на рычаг, и четыре шеи разом хрустнут, как сломанные ветки. Хорошая штука. Есть машины, чтобы сеять зерно, есть машины, чтобы печатать бумаги, и, похоже, есть машины, чтобы убивать людей. Может быть, это-то Морвир и имел в виду, когда болтал о науке.

Нескольких человек повесили сразу после падения крепости. Одних за то, что, работая на Орсо, они кого-то обидели, и теперь им отомстили обиженные. Двоих из Тысячи Мечей за то, что во время разграбления они, видать, подняли руку на кого не следовало, хотя на самом деле там было не до правил. С тех пор на виселице никто не болтался. Семь недель или даже восемь. Может, надо было считать дни, но и сосчитал бы он их – какая разница? Он был уверен только в том, что близок его черед.

Каждый раз, когда первые лучи света, пробираясь в камеру, будили Трясучку, он думал, что это, возможно, его последнее утро.

Иногда думал, что зря повернул против Монцы. Но вышло так, как вышло. Он ни о чем не жалел. Отец его, наверное, не одобрил бы. Брат, наверное, посмеялся бы и сказал, что ничего хорошего от него и не ждал. Рудда Тридуба, конечно, покачал бы головой и сказал, что это против справедливости. Но Тридуба был мертв вместе со своей справедливостью. Брат был мерзавец, который только выглядел, как герой, и его насмешки ничего больше не значили. А отец вернулся в грязь и оставил его одного, чтобы сам соображал, что и как. Вот и все хорошие люди, да и дела тоже.

Время от времени он думал, сумела ли Карлотта дан Эйдер выпутаться из неприятностей, которые наверняка навлек на нее его провал, или же ее догнал Калека. Думал, убила ли Монца Орсо и довольна ли она теперь. Думал, кто же был тот ублюдок, который появился невесть откуда и швырнул его через весь зал. Узнать это уже не представлялось возможным. Но такова жизнь. Не всегда она дает все ответы.

Он стоял наверху у окна, когда услышал, как в коридоре загремели ключи, и испытал чуть ли не облегчение, поняв, что время пришло. Соскочил с лежака – с трудом, поскольку правая нога, в которую Балагур ткнул ножом, еще плохо сгибалась, выпрямился и повернулся лицом к железной двери.

Не думал, что она придет сама, но обрадовался, что пришла. Порадовался возможности еще раз заглянуть ей в глаза, пусть рядом стояли тюремщик и полдюжины стражников. Она отлично выглядела, что правда, то правда. Не такая изможденная и не такая мрачная, как раньше. Чистенькая, спокойная, нарядная. Прямо королевская кровь. Трудно поверить, что она вообще могла иметь с ним дело.

– Эва, гляньте-ка, – сказал он. – Великая герцогиня Монцкарро. И как тебе удалось так удачно выкрутиться из этой истории?

– Повезло.

– Да уж. Мне вот никогда не везло.

Тюремщик отпер дверь, та со скрипом отворилась. Вошли два стражника и защелкнули у него на руках кандалы. Сопротивляться он не стал. Смысла не было. Его вывели в коридор, и он оказался лицом к лицу с нею.

– Мы проделали долгий путь, а, Монца?

– Долгий, – сказала она. – Ты сбился с дороги, Трясучка.

– Нет. Нашел дорогу к себе. Собираешься меня повесить? – Радости при этой мысли он не испытал, но и печали тоже. Все лучше, чем гнить в камере.

Она посмотрела на него холодными голубыми глазами. Точь-в-точь как при первой встрече. Словно знала заранее, чего от него можно ожидать.

– Нет.

– Ну? – Этого он не ожидал. И чуть ли не расстроился. – Тогда что?

– Можешь идти.

Он моргнул.

– Могу – что?

– Идти. Ты свободен.

– Не думал, что тебе все еще есть до меня дело.

– Кто говорит, что мне хоть когда-то было до тебя дело? Я делаю это для себя, а не для тебя. Хватит с меня мести.

Трясучка фыркнул.

– Черт, кто бы мог подумать? Палач Каприле. Змея Талина. И при этом хорошая женщина. Я думал, тебе на все такое плевать. Думал, милосердие и трусость – одно и то же.

– Считай, что это трусость. Переживу как-нибудь. Только больше не возвращайся сюда. Моя трусость имеет пределы. – Она сняла с пальца кольцо. То самое, с большим кроваво-красным рубином, и швырнула к его ногам на грязную солому. – Возьми.

– Ладно. – Он наклонился, поднял кольцо из грязи, вытер о рубашку. – Я не гордый.

Монца повернулась и пошла прочь, к лестнице, откуда лился свет фонарей.

– Так это что, конец, да? – крикнул он вслед. – Это все, что ли?

– Считаешь, что заслужил чего-то получше? – И она исчезла.

Он надел кольцо на мизинец, взглянул на сверкающий камень.

– Чего-то похуже.

– Шевелись давай, ублюдок, – прорычал один из стражников, взмахнув мечом.

Трясучка ухмыльнулся.

– Ага, меня уже нет, можешь не волноваться. Хватит с меня Стирии.

Выйдя из темноты туннеля на мост, который вел из Фонтезармо, он улыбнулся. Почесал зудевшее лицо, вдохнул холодный, вольный воздух. С учетом всего, что случилось, можно считать, ему повезло. Пусть он потерял здесь, в Стирии, глаз. Пусть уезжал не богаче, чем был, когда сошел с корабля. Но он стал другим человеком. Лучше, это уж точно. Мудрее. Раньше он сам себе был худшим врагом. Теперь нет.

Вернувшись на Север, он найдет себе какое-нибудь подходящее дело. Может, задержится в Уффрисе, заглянет к старому другу Воссуле… Трясучка зашагал вниз по горе, прочь от крепости, и под ногами его заскрипела серая пыль.

За спиной разгорался восход цвета запекшейся крови.

Как всегда, четырем соратникам:

Брену Аберкромби, чьи глаза устали читать эту книгу;

Нику Аберкромби, чьи уши устали слушать об этой книге;

Робу Аберкромби, чьи пальцы устали переворачивать ее страницы;

Лу Аберкромби, чьи руки устали меня поддерживать.

Кроме того, искреннее спасибо:

Всем прекрасным, талантливым людям в моем издательстве в Великобритании, «Gollanez» и «Орион», особенно Саймону Спентону, Джо Флетчеру, Джону Уэйру, Марку Стэю и Джону Вуду. Затем, конечно, всем тем, кто помогал подготовить, опубликовать, рекламировать, переводить и, в первую очередь, продавать мои книги по всему миру.

Художникам, благодаря которым книга стала шикарной: Дидье Графету, Дэйву Синьеру и Лауре Бретт.

Моим заморским редакторам: Дэви Пиллаи и Лу Андерс.