Ирина ГРЭМ. Косматые сердца. Стр. 125

Скажи мне, кто твой эпигон, и я скажу кто ты. У Пушкина не могло быть «жалких подражателей»: он никого не учил говорить.

Зачарованный Ахматовой, акмеист Михаил Зенкевич семь лет пишет роман, ею навеянный, ей посвященный, на нее закольцованный. Конечно, — «странный». Конечно, он пишет на него «авторецензию» — как еще вдолбить читателю, что перед ним — не какая-нибудь там поделка?

Какая странная книга! Что это — записки душевнобольного или фантастический роман? К чему это нагромождение мучительных кошмаров и галлюцинаций? Зачем понадобилось автору идти самому и манить за собой читателя по горячечной пустыне сыпнотифозного бреда…

М. ЗЕНКЕВИЧ. Эльга. Стр. 6

Называется роман — «Эльга». Ахматова писала о себе самые вычурные вещи, но не догадалась присваивать себе вот такие вот имена — Эльга, например, — утверждая, что «так называли ее люди». Ее называли «помесью щуки и русалки» — да, а вот Эльгой — нет. Упущение. Но поклонники не дремлют и знают свое дело. Она теперь будет Эльгой. Она очень хорошо до конца жизни относилась к «Мишеньке» Зенкевичу, в ее глазах он стоил гораздо больше других поэтов-современников. Одна безукоризненность литературного вкуса какова!

Иосиф Бродский проводит параллель между Ахматовой и американской писательницей Луис Боган. Он находит что-то похожее в их поэзии и даже во внешности. Есть и различия:

Она оставила потрясающий дневник. Это — замечательная проза. Вообще в англоязычной прозе последних десятилетий, за исключением Фолкнера, мне лично наиболее интересны именно женщины.

Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 272

Дневниковые записи Анны Ахматовой поразительно убоги. Наивное в своей просчитаности сведение счетов, бытовуха, повернутая к зрителю под таким утлом, чтобы самые простодушные «догадались», что здесь — притчи, пресловутая претенциозная и малоценная «афористичность», бесконечные вычеркивания и обрывки слов — даже сама Ахматова понимала, что производить великие мысли и писать великие тексты она не в силах.

Все длится тайный, невнятный и надсадный разговор все с тем же Сэром.

Нам дано знать друг о друге много, вероятно, даже больше, чем нужно. Мы оба боимся этого знания. Мы прячем его и от себя, и друг от друга. Мы прячем его под грузными слоями чего-то совсем другого и часто нехорошего, мы готовы на все — только бы НЕ ТО. Я на Ваше тщеславие — Вы на мои разговоры о смерти. Только бы не то! Оттого все так ужасно!

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 302

Продолжать можно до бесконечности: «то», «это» — все можно переставлять и менять местами, «мне больно от твоего лица» — это уже из ее «официального» творчества — и т. д.

В Риме есть что-то даже кощунственное. Это словно состязание людей с Богом. Очень страшно! (Или Бога с Сатаной-Денницей.)

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 320

Это — не страшно. Про «страшно» мы слышали от нее не раз. Это — обычная графомания.

Играл Рихтер. Это чудо, я до сих пор не могу опомниться. Никакие слова (в никаком порядке) даже отдаленно не могут передать, что это было. Этого почти не могло быть. Гигантский симфонический оркестр, управляемый нездешней силой (причем 1-я скрипка сам Сатана) заполнил все пространство, лиясь в голубое морозное окно.

Анна АХМАТОВА. Т. 6. Стр. 335–336

Как оценить величие писателя? Как все в жизни — «по делам их узнаете их». Ахматова научила говорить не только женщин. Она научила всех своих поклонников истеричной, высокомерной пошлости.

Она, Анна Ахматова, не творила, как Дант, и было бы лучше, если бы и она сама, написав несколько бессмертных шлягеров, восславляющих жар любви, — замолчала.

«Я приготовила для вас дивный подарок: копию письма Тарковского о моей поэзии. Вот, возьмите».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 314

Стилизация — топорная — известного мандельштамовского приема. Но каков подбор характеристик для себя, великой! Солнце — ведь это солнце русской поэзии, верно?

Заводя себя до истерики, все придумывает: что, что бы такое еще вложить в уста Мандельштаму, кликушествующему о ней!..

АХМАТОВА И БОРЬБА С НЕЙ

ЛЕКЦИИ

Это она готовит некие «лекции» о себе, которые, несомненно, скоро будут затребованы у нее.

Мои Стихи в «Аполлоне» 1911 года. Немедленная реакция Буренина, который предполагал, что уничтожил меня своими пародиями, даже не упоминая мое имя.

В 1919 году меня уничтожили Бунин (эпиграмма «Поэтесса») и Брюсов. Затем меня в 1925… и т. д.

Затем, как известно, я, уже бессчетное количество раз начисто уничтоженная, снова подверглась уничтожению в 1946 дружными усилиями людей, из которых последний умер вчера, а стихи мои более или менее живы…

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 195–196

А вот — не о себе.

«Пушкин был бы немыслим в сороковых годах, его бы все забыли, это было бы ужасно».

Наталия РОСКИНА. «Как будто прощаюсь снова…» Стр. 533

То есть Александр Сергеевич Пушкин, погибший, как известно, в 1837 году, менее чем через 10 лет, «в сороковых», был бы, несомненно, забыт, его бы все забыли и это было бы ужасно — а Анна Андреевна Ахматова переживет века. Я — не согласна.

«Лекции» подозрительно коротки. Писались, очевидно, для чтения на Ассамблее ООН.

В ее автобиографической прозе практически ничего, о чем человек пишет на склоне лет, никаких жизненных наблюдений — а только: что печаталось, тиражи, уничтожения, восторги и пр.

Георгий Иванов не мог не знать, что мои книги в НЭП расходились очень быстро (15 тысяч у Алянского), что тогда появилась работа (книга) Эйхенбаума о моей поэзии, огромная статья Виноградова, главы в книгах Чулкова, Айхенвальда и т. д. Чуковский читал доклад «Две России». О выступлениях я уже говорила. Ими занимались формалисты, о чем могут засвидетельствовать Виноградов и Жирмунский.

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 87

Это перебирается в разных вариациях до десяти раз, все с более горькими восклицаниями и пафосом.