Выстригаю чуть-чуть над правым ухом Рафика, стараясь, чтобы было как слева.

Получается неровно, приходится подравнивать и над левым ухом.

– Мне очень хочется, чтобы ничего не менялось, – неожиданно говорит Рафик.

Мне приятно оттого, что он всем доволен, но как все-таки грустно, когда даже маленький мальчик понимает, что ничто не вечно.

– Перемены вшиты в наш мир на уровне железа.

– А что значит «вшиты на уровне железа»?

– Давным-давно так говорили компьютерщики. Понимаешь… реальность меняется. Если бы жизнь не менялась, она была бы не жизнью, а фотографией. – Я подстригаю волосы на затылке Рафика. – И даже фотографии меняются. Выцветают.

Мы умолкаем. Я случайно кольнула его в шею, он ойкает, я говорю: «Извини, пожалуйста», а он отвечает, как самый настоящий ирландец: «Ничего страшного». Полудикий кот Кранчи, названный мною в честь шоколадного батончика, шествует по кухонному подоконнику. Зимбра замечает кота, но не считает нужным протестовать. Рафик спрашивает:

– Холли, а как ты думаешь, к тому времени, как мне исполнится восемнадцать, Университет Корка снова откроется?

Любовь не позволяет мне разрушить его заветную мечту.

– Возможно. А что?

– Я хочу стать инженером.

– Это хорошо. Цивилизации нужно как можно больше инженеров.

– Мистер Мурнейн говорит, что нужно будет все чинить, все строить заново и менять, как в Нефтяных Странах, только без нефти.

«Да, и начинать надо было лет сорок назад», – думаю я.

– Он прав. – Ставлю стул перед Рафиком, усаживаюсь. – Опусти-ка голову. Подстрижем тебе челку.

Приподнимаю челку гребешком, аккуратно состригаю торчащие между зубьями волосы, оставляю примерно сантиметр надо лбом. Получается неплохо. Замечаю странно напряженное лицо Рафика, отвожу ножницы, приглушаю радиоприемник до минимума.

– В чем дело, Раф, солнышко?

Он замирает, как будто к чему-то прислушивается. Смотрит на подоконник. Кота уже нет.

– Я помню, как меня стригли… Какая-то женщина… Лица не помню, но она говорит по-арабски…

Я откидываюсь на спинку стула, опускаю ножницы:

– Твоя сестра? Тебя же кто-то стриг до пяти лет.

– А у меня были короткие волосы, когда я сюда попал?

– Кажется, не длинные. Ты едва не умер от голода и холода, воды наглотался, так что длину твоих волос я как-то не запомнила. Раф, а ты… помнишь лицо этой женщины?

Рафик морщит лоб:

– Ну, вот если не смотреть, то я вроде как ее вижу, а когда приглядываюсь, лицо сразу расплывается и исчезает. Иногда она мне снится, но, когда просыпаюсь, лица исчезают, остаются только имена. Одно имя я помню… Ассия. По-моему, это моя тетя… а может, сестра. Наверное, это она с ножницами. Хамза и Исмаил – мои братья, они были со мной в лодке… – Все это я слышу не в первый раз, но не прерываю Рафика, когда он пытается связать воедино обрывки воспоминаний о своей жизни до Ирландии. – Хамза был смешной, а Исмаил – нет. В лодке было много людей, не повернуться. А женщин не было, детей тоже, только еще один мальчик, бербер, я не очень хорошо понимал его арабский. И у всех была морская болезнь. А меня совсем не тошнило. В туалет все ходили прямо через борт. Исмаил сказал, что мы плывем в Норвегию. Я спросил: «Что такое Норвегия?» И он объяснил, что это такое безопасное место, где можно заработать денег, где нет Эболы, где никто ни в кого не стреляет… И мне это очень нравилось, а в лодке не нравилось… – Рафик морщится. – А потом мы увидели огни вдалеке, за полосой воды, на берегу длинного залива, была ночь, и все переругались. Хамза сказал нашему капитану по-арабски: «Это не Норвегия», а капитан ответил: «С какой стати мне вам врать?», а у Хамзы было что-то вроде компаса, поэтому он сказал: «Нам надо севернее», а капитан выбросил компас за борт. Тогда Хамза сказал остальным: «Он врет, бережет горючее. Огни на берегу – не Норвегия, а какая-то другая страна». И все закричали, а потом выстрелы и… – Глаза и голос Рафика тускнеют. – Вот что мне снится в кошмарах. В лодке было так тесно, что…

Я вспоминаю, что хорологи умели редактировать плохие воспоминания, и жалею, что не могу оказать Рафику такую же милосердную услугу. Или не милосердную… не знаю.

– …и помню еще, как Хамза швыряет в воду круг, говорит: «Поплывем к берегу» – и бросает меня в воду, но сам не прыгает… И больше я ничего не помню. – Рафик трет глаза тыльной стороной ладони. – Я все забыл. Свою семью. Их лица…

«…Оуэн и Иветта Ричи из Лиффорда, что в графстве Донегал, – доносится из радиоприемника, – сообщают о рождении дочери Кезайи – хрупкой, но очаровательной малышки весом шесть фунтов… Добро пожаловать, Кезайя!»

– Тебе было всего лет пять или шесть, Рафик! Когда тебя выбросило на камни, ты был в шоке, твой организм был истощен и переохлажден, ты пережил резню, неизвестно сколько продержался в холодных волнах Атлантического океана. Ты не тот, кто забыл, а тот, кто выжил. По-моему, просто чудо, что ты вообще хоть что-то помнишь.

Рафик подбирает со штанов отстриженную прядь, уныло теребит ее в пальцах. А я вспоминаю ту весеннюю ночь. Апрель выдался теплым и безветренным, что, скорее всего, и спасло Рафику жизнь. За полгода до того дня погибли Ифа и Эрвар, и Лорелея была вне себя от горя. Как и я, впрочем, но ради нее я старалась этого не показывать. Я сидела в любимом кресле, болтала по планшету со своей подругой Гвин и вдруг заметила в дверях призрачное личико, бледное, как у утопленника. Зимбры у нас тогда еще не было, так что мальчик не испугался. Опомнившись, я открыла дверь, завела его в комнату. Его сразу же стошнило морской водой. Он промок насквозь, дрожал и не понимал английского или вообще ничего не понимал. Тогда у нас еще было чем топить бойлер, но я знала, что такое переохлаждение: горячая ванна могла вызвать перебои сердечной деятельности и даже остановку сердца, – поэтому я просто сняла с малыша мокрую одежду, завернула в одеяло и усадила у огня. Мальчика била дрожь, но это был хороший симптом.

Лорелея проснулась и заварила морскому гостю имбирный чай. Я связалась с доктором Кумар, но она была в Бантри, где свирепствовал крысиный грипп, так что нам пришлось несколько дней полагаться только на себя. Ребенок, и без того крайне истощенный, страдал от лихорадки и кошмаров, но за неделю нам с Мо и Бранной О’Дейли удалось его выходить. К тому времени мы уже выяснили, что его зовут Рафик, но не могли понять, откуда он. От географических карт толку не было, поэтому Мо отыскала в Сети, как звучит слово «привет» на языках любых смуглолицых беженцев, и мальчик отреагировал на марокканский диалект арабского. Следуя совету Мо, Лорелея начала осваивать арабский по выложенным в интернете пособиям, а потом стала учить Рафика английскому, что помогло ей справиться с горем. Примерно через месяц, когда Мартин, наш мэр, привел к нам хмурого чиновника из Оплота для выяснения иммиграционного статуса нашего гостя, Рафик уже немного говорил по-английски.