улизнула. По-видимому, любовь, которую он к ней испытывал, не нашла никакого отклика в сердце мадемуазель Шантийи. Она попросту пренебрегла его чувствами, и для маршала это было непривычно — женщин вокруг него всегда было хоть отбавляй, и ему стоило лишь протянуть руку, чтобы заполучить любую из них. Еще никогда ему не приходилось получать отказа. Более того, никто и никогда не сбегал от него так, как это сделала Жюстина. К жестокому разочарованию, которое он испытывал, примешивалось еще и горечь от того, что, как ему казалось, над ним попросту решили посмеяться.

Фавар, казалось, совершенно не был обеспокоен исчезновением своей супруги. Он продолжал заниматься театром, как будто все шло наилучшим образом в этом лучшем из миров. Мориц полагал, что она вернулась в Париж, в их апартаменты на улице Ришелье, куда он уже посылал за ней, но безрезультатно. И когда он снова спросил Шарля Фавара, нет ли известий о Жюстине, тот ответил, что мадам Фавар всегда была склонна к подобным шалостям и тайным побегам и сейчас она наверняка отдыхает где-нибудь на лоне природы в тихом местечке, ведь она так устала от постоянного нервного напряжения на сцене военного театра.

— Как вы можете быть таким спокойным и заниматься делами, не зная, где находится ваша супруга?

— Господин маршал, — ответил Фавар со всем уважением, на которое был способен, — дело в том, что я целиком и полностью доверяю своей жене — она ни разу меня не обманывала. По правде говоря, она мне сообщила, что в Париже она чувствует себя еще более утомленной, поэтому собирается немного погостить у одной подруги в провинции...

— У какой подруги? И в какой провинции?

— Этого она не сказала, да и какая разница, ведь отдых только пойдет ей на пользу. Она пришлет о себе весточку позже, и, когда ей станет лучше, она ко мне вернется. Возможно, такому важному господину, как вы, наши отношения с Жюстиной могут показаться странными, но мы с женой простые люди, а вы наш благодетель...

— Сейчас я уже жалею об этом! Достаточно притворства! Говорите прямо: Жюстина и впрямь больна или я настолько ее пугаю, что она не хочет меня видеть?

— Как вы могли такое подумать! Она так дорожит вами, так ценит, и решила — может быть, с ее стороны это слишком дерзко, — что это взаимно и что вы, беспокоясь о ней, поймете, как ей необходимо сейчас немного передохнуть.

В ответ маршал лишь мрачно взглянул на Фавара.

— Передохнуть, значит, вот как? А что мне от ее отдыха? Ничего! Поэтому делайте, что хотите, но пусть она возвращается. Военный театр без нее совсем не тот.

— Господин маршал, это совершенно несправедливо! У нас прекрасная труппа, очаровательные актрисы! Их ценят и любят все... кажется, даже вы сами.

— Прекрасная труппа? Мадемуазель Боменар вернулась в Париж, мадемуазель Наварр вновь воспылала чувствами к своему маркизу де Мирабо и уехала за ним в надежде выйти замуж, глупышка! Между прочим, я скоро возвращаюсь в Брюссель, и театр тоже! Так что позаботьтесь о том, чтобы в труппе были приличные исполнители! И прежде всего мадемуазель Шантийи!

Вернувшись к себе в палатку, обставленную по-военному и в то же время с не меньшим изяществом, чем его особняк в Париже или замок Пипль, Мориц обнаружил в ней своего племянника, нервно расхаживающего из угла в угол. Генрих, сын его друзей Генриха-Фридриха фон Фризена и Констанции фон Фризен, приехал в Париж вместе с дофиной. Сейчас он стал приятным юношей, в голове у которого были лишь бои и сражения. Он с воодушевлением и восторгом относился к должности адъютанта у своего именитого дяди. И самое удивительное, что ему единственному удавалось почти постоянно поддерживать у маршала хорошее настроение и веселить его, если тот погружался в мрачные раздумья. Одной из любимых тем были его рассказы о Дрездене, о родителях и многочисленных общих знакомых.

— С чего вдруг ты так суетишься? — проворчал маршал. — Ничего не случилось, я надеюсь?

— Со мной-то нет, а вот с вами — да. Тут у нас две дамы, которые ждут не дождутся, чтобы я их представил вам.

— Дамы? Что еще за дамы?

— Должен заметить, одна из них совершенно обычная, ничего примечательного. А вторая... такая красавица, каких я еще не видывал! Первая утверждает, что вы знакомы и что ее муж занимается поставками для армии. А еще она постоянно говорит о какой-то Женевьеве, своей старшей дочери...

Мориц рассмеялся, что было поистине чудом, учитывая состояние, в котором он находился.

— Матушка Ринто! Господи, ну зачем все эти иносказания. Ей всего-то надо было назвать свое имя.

— Дело в том, что она... не осмеливалась поверить, что вы ее помните.

— Она же незабываема! Пригласите ее!

Через несколько минут Фризен привел в палатку обеих дам. Первая сияла улыбкой; она была уже в возрасте, и это было заметно даже несмотря на толстый слой грима. Вторая же была так молода, свежа и хороша, что ее очарование не портило даже ужасное одеяние, которое одобрила бы разве что только старая дуэнья.

— Мадам Ринто! — воскликнул Мориц с учтивостью, которая никогда не покидала его голос вне зависимости от того, кем была его собеседница. — Какая честь для меня!

Она сделала вид, что смутилась, и жеманно произнесла:

— Честь! О, монсеньор, вы слишком добры и...

— Я пока еще не епископ и не принц крови. Так что зовите меня просто: господин маршал. Итак, я надеюсь, вы пришли говорить не о вашем муже? До меня дошли кое-какие слухи о некоей сделке, которая...

— Нет-нет, что вы, господин маршал! Совсем не об этом. Всеми делами занимается месье Ринто, меня они не касаются. Меня волнует только моя семья. Помните ли вы еще, господин маршал, мою дочь Женевьеву?

— Еще бы я ее не помнил! Она слишком хороша, чтобы о ней забыть. Как она поживает?

— О, спасибо, у нее все хорошо. Отчасти из-за нее я и решила вас поддержать и предложить вам свою помощь. Ходят слухи, что мадемуазель Шантийи покинула театр из-за слабого здоровья, хотя больше похоже, что она попросту заупрямилась. В любом случае получается, что теперь ее роли некому исполнять, вот мы с месье Ринто и подумали, что наша вторая дочь, Мария, это, кстати, она, могла бы заменить мадемуазель Шантийи. Ей всего семнадцать, но она уже дебютировала