— Может быть, — ответил Платон. — Ларри, ты как думаешь?

Ларри снова кивнул:

— Надо лететь и договариваться. Только тут нужна идея.

На следующий день Платон и Ларри вылетели на Завод первым же рейсом.

— А что? — Папа Гриша посмотрел на платоновские каракули. — Пожалуй, есть разговор.

— С директором? — подал голос Ларри, до этого сидевший молча.

Папа Гриша кивнул.

К директору пошли втроем. Платон не виделся с ним со времен той самой поездки в Италию. Да и в Италии им пришлось разговаривать всего раза три, причем на темы незначительные, поскольку основную часть времени занимали переговоры на высоком уровне, которые директор вел либо единолично, либо в присутствии двух-трех особо доверенных лиц, а Платону доставалось лишь завязывание контактов среди свиты. Тем не менее директор сразу вспомнил Платона.

— Платон Михайлович, здравствуйте, — сказал он и вопросительно посмотрел на Ларри, которого увидел впервые.

Платон думал, что папа Гриша представит Ларри сам, но этого не произошло.

Григорий Павлович повернулся к большому столу для заседаний и принялся вдумчиво наливать в стакан минеральную воду. Платон скороговоркой рассказал директору про Ларри и его роль в Проекте, после чего все уселись.

В кабинете воцарилось молчание. Наконец папа Гриша заговорил:

— Тут вот ребята пришли с предложением. Люди они не чужие, так что, может, обсудим?

Пока Платон рассказывал, директор не перебил его ни разу, а по завершении не задал ни единого вопроса. Подумав секунду, он сказал:

— Ну что ж. Наверное, что-то в этом есть. Посмотрим.

Это обозначало конец аудиенции.

Когда все выходили из кабинета, директор окликнул папу Гришу:

— Григорий Павлович, задержись на секундочку.

Уже при закрытой двери он спросил:

— Ты чего их привел? Им что нужно — тридцать тысяч в уставный капитал?

— Ну да, — сказал папа Гриша.

— Дай ты им тридцать тысяч и пусть катятся.

Может, потому, что у директора, как у большинства крупных и физически сильных людей, чувственное восприятие мира преобладало над интуицией, может, из-за нервной жестикуляции Платона и смешно торчащих усов Ларри, совершенно не вписывавшихся в подавляюще солидную атмосферу кабинета, или, может быть, из-зa очевидном смехотворности предмета обсуждения, — но директор не удержал в памяти деталей этой встречи и ничего особого не почувствовал. А зря. Именно в эти минуты завязался узелок и потянулась ниточка. Этой ниточке было суждено разветвиться в где-то видимую, а где-то невидимую, но неизменно прочную сеть, уловившую впоследствии и судьбу страны, и судьбу Завода, и судьбы очень многих людей, включая самого директора. И наверняка кое-кто из этих людей, обладая более тонкой нервной конституцией, вздрогнул в эту минуту и посмотрел на часы.

Потому что в фундамент финансовой империи «Инфокара» был положен первый камень.

— Ты заметил, как папа Гриша вильнул в сторону? — спросил Ларри, когда они летели в Москву.

— Угу, — ответил Платон, думая о чем-то. — Не хочет подставляться. Это нормально.

Через неделю Платон и папа Гриша с подготовленными учредительными документами вылетели в Италию. Потом итальянцы прилетели на Завод. Начался мучительный процесс согласования и борьбы за каждую запятую. В конце марта документы были подписаны. А в середине апреля рядовое совместное предприятие «Инфокар» прошло регистрацию и было занесено в соответствующий реестр.

На торжественный банкет, посвященный появлению нового детища рыночной экономики, прилетел папа Гриша. Мероприятие проходило у Платона дома.

Присутствовали: сам Платон, папа Гриша, Муса и Виктор Сысоев как зачинатель кооперативного движения. Ларри не было — на дворе стоял восемьдесят девятый год, и в Тбилиси армейские подразделения отрабатывали на безоружных демонстрантах технику химической войны и основные приемы рукопашного боя с использованием саперных лопаток. Марк почему-то опаздывал.

После первых рюмок, подведших итог большой подготовительной работе, перешли к нерешенным вопросам. Таковых накопилось много: и не подписанный еще контракт с итальянцами, и предполагаемые объемы работ до конца года, и проблемы с перетягиванием в «Инфокар» основных наработок по Проекту, и полное отсутствие средств на оплату труда.

И тут папа Гриша сделал потрясающее предложение. Это случилось, когда Сысоев поинтересовался у Платона, где будет размещаться новое предприятие.

— В Институте, конечно, — ответил Платон, прерванный на полуслове. — С ВП я договорился о двух комнатах.

— Зачем же это? — спросил папа Гриша. — Если уж затеваем дело, нужны свои помещения. А еще лучше — здание.

— Конечно, лучше, — сказал Платон. — Только для этого много чего нужно. Деньги, например. И связи. Надо заниматься.

— Не надо, — возразил папа Гриша. — Смотрите сюда. У меня в районе Метростроевской есть особняк. Там сейчас сидит одна из моих служб. Но у нас происходит кое-какая реорганизация. Будем укрупняться. По плану, им надо съезжать, а дом остается пустой. Особняк, между прочим. Исторического значения.

До революции там была псарня князя Юсупова, потом райотдел милиции, а последние годы — мои сидят. Нужен, конечно, ремонт. А мебель мы вам оставим, она старенькая, но еще послужит.

— Посмотреть можно? — немедленно загорелся Платон. — Прямо сейчас?

Папа Гриша оглядел уставленный бутылками и закусками стол.

— А чего ж. Дай-ка мне, Платон, трубочку. Сейчас свяжусь с охраной.

Переговорив по телефону, сказал:

— Ну что, друзья мои, съездим? Посмотрим дом, выпьем по чарке за будущее новоселье. Только надо кого-нибудь взять с собой — потом прибраться не грех. А то утром люди выйдут на работу, надо, чтобы все прилично было.

Пока Муса и Виктор собирали в спортивную сумку бутылки, стаканы и закуску, Платон кому-то дозвонился.

— Привет, это я, — сказал он в трубку. — Как дела? Ну хорошо, давай быстро одевайся и… — прикрыв трубку ладонью, он повернулся к папе Грише. — Какой адрес? Ага. И подъезжай на Метростроевскую. Мы уже будем там. Есть дело.

Бывшая псарня князя Юсупова находилась во дворе, окруженном со всех сторон невысокими и тоже довольно старыми зданиями. Подъехать к ней можно было только через подворотню, над которой почему-то висел «кирпич». Судя по обилию машин вокруг псарни, знак этот все привычно игнорировали. Псарня была двухэтажной, выцветшей, зеленоватого оттенка. Окна первого этажа украшали решетки, изготовленные из арматурных прутьев. На лавочке, неподалеку от входа в псарню, несколько молодых ребят, терзая струны двух гитар, пытались что-то петь на неузнаваемо изуродованном английском.