— Ототрем… — неуверенно обещал, видимо, бригадир.

— Да уж ты ототрешь! — сердился подполковник.

Свирельников миновал ремонтируемую часть коридора и проследовал далее, привычно удивляясь тому, что у дверей кабинетов нет ни единого стула. Вероятно, из деликатности, ибо многие пришедшие сюда по повестке сесть могут в любой момент и надолго.

Возле 416-го кабинета никого не наблюдалось. Михаил Дмитриевич, не надеясь на похмельную память, заглянул в записную книжку. Да, все правильно: Елена Николаевна. Затем отключил свой мобильный с золотой панелькой: правоохранительные люди очень не любят, когда у допрашиваемых звонит телефон. Затем он кротко постучал в дверь, хотя Тоня ему сто раз говорила, что стучаться в служебный кабинет — дурной тон.

Когда Свирельников вошел, следовательница отложила глянцевый журнал, деловито изменилась в лице и со значением придвинула к себе стопку скоросшивателей. Это была дебелая женщина лет сорока с внешностью библиотекарши, смертельно уставшей от дотошных читателей.

— Присаживайтесь!

— А я думал, вы в отпуске! — весело удивился Михаил Дмитриевич.

Когда-то, затевая свой бизнес, он увлекался книжкой Карнеги и запомнил: человеку, от которого зависишь, лучше всего с самого начала осторожно навязать неформальный стиль общения. В прошлый раз Свирельников слышал разговор следовательницы по телефону о горящих путевках в Грецию.

— Да какой тут отпуск! — посуровела она и глянула на посетителя так, словно именно он и был виноват в том, что отдых накрылся.

«Черт бы задрал этого Дейла!» — внутриутробно выругался неуспешный карнегианец.

— Михаил Дмитриевич, — холодно продолжила Елена Николаевна. — Я вот зачем вас снова пригласила. Вы ведь брали кредит в «Химстроймонтажбанке» в 95-м? Так?

— Брал…

— И не вернули?

— Я по этому поводу уже давал объяснения. В прокуратуре. Когда подошел срок, такого банка не существовало. И возвращать было некому…

— Я знаю. Банк лопнул после того, как убили председателя совета директоров. Как его фамилия?

— Не помню… Кажется, Горчаков…

— Правильно: Горчаков Семен Генрихович. Помните! Напишите, как все происходило! — Она протянула ему бланк допроса.

— Я уже писал…

— Еще раз напишите. Ручку вам дать?

— У меня есть.

Подобного поворота событий он не предвидел. Кто мог подумать, что докопаются и до того кредита? Ведь поделились, и поделились очень прилично. Двадцать пять процентов он тут же обналичил и отнес Горчакову. Точнее, отнес Вовико, который в то время был у Свирельникова младшим компаньоном. Но этого теперь не докажешь. Горчака застрелили возле дома, когда он прогуливался со своим ротвейлером. Огромная собака! Сильнющая! На цепном поводке дотащила труп почти до подъезда и выла, пока не сбежались соседи. Заказал, конечно, кто-то из «невозвращенцев». Кто именно — вычислить невозможно. Много их было. Одно Михаил Дмитриевич мог сказать с уверенностью: он не заказывал. И дело давно уже закрыли. Почему вспомнили? Ради того, чтобы он струхнул и дал показания на Толкачика? Но ведь кто-то подсказал! Не могла же она сама раскопать! Дел-то у нее полно — вон какие стопки! Да и на Каменскую она не похожа… Для нее работа — такая же рутина, как для какой-нибудь ископаемой ниишницы — кульман: спрячется за чертежной доской и вяжет или составляет для подружек гороскопы…

— Вы почему не пишете? Я непонятно объяснила? — почувствовав, наверное, что он думает про нее, строго поинтересовалась Елена Николаевна.

— Вспоминаю, как было… — оправдательно улыбнулся директор «Сантехуюта».

Пока Свирельников обдумывал первую фразу, следовательница позвонила, скорее всего, домой и стала строго выговаривать кому-то, видимо сыну, вернувшемуся накануне очень поздно. А может, мужу? Нет, на мужа не так сердятся. В том, как она ругает, больше беспокойства, чем злости. Если бы пилила благоверного, перло бы раздражение: мол, ты где, гад, шлялся — грязь собирал?

«Интересно, берет она или нет? — озадачился Михаил Дмитриевич. — По лицу похоже, не берет. Хотя… Кольцо у нее явно не на зарплату купленное. И серьги тоже. Муж подарил или любовник-бизнесмен, которого она от тюряги отмазала? Да нет, какой у нее любовник! Типичная глубоко замороженная курица, раз в квартал возмущающаяся тем, что супружник совсем уже не видит в ней женщину, и тот, вызывая в памяти волнительные изгибы юной подруги, по-родственному осуществляет полузабытый долг. Как одно время любила говорить Тоня: „Ага, вспомнил, что я еще живая!“»

Свирельников оторвался от бланка и еще раз незаметно взглянул на следовательницу, которая что-то писала, мило склонив голову к плечу. И Михаила Дмитриевича вдруг посетила похмельно глубинная мысль о том, что всякая дама (за исключением, конечно, утренних профессионалок), даже вот эта Елена Николаевна, в волнующем смысле является женщиной для весьма ограниченного числа мужчин, знавших ее в бесстыдной разверстости. А для всех остальных она лишь некое женоподобное, но бесполое, в общем-то, существо, вроде манекена с целлулоидным бюстом и таким же пластмассовым, непроницаемым лоном. Нет, не манекен, а скорее мимолетная статистка. Собственно, все люди делятся на статистов и участников твоей жизни. Светка — участница. Тоня раньше была участницей, а теперь стала статисткой.

Михаил Дмитриевич неожиданно встретился со строгим взором следовательницы:

— Пишите скорее, у меня мало времени!

Ага! А вот сейчас эта статистка возьмет да и отправит героя-любовника на нары. Каково? Удивительная ситуация: дама, которая, возможно, этой ночью, обливаясь потом, билась в объятиях неведомого самца, способна поутру, придя на работу, посадить в тюрьму другого мужчину. Ведь он, Свирельников, для нее тоже статист. Но почему одним женщинам так и суждено остаться статистками твоей жизни, а другим на ночь или на годы суждено стать близкими? Почему он тогда пошел провожать Тоню? Лишь потому, что напомнила ему Надю Изгубину? Почему ему влетела в голову нелепая мысль нанять Светку, чтобы следить за Аленой? Почему? Все совершается где-то там, наверху, помимо нас, в предвечности… В передней у Вечности! Здорово! Передняя Вечности! А можно ли, например, усилием воли и глумливой изобретательностью изменить это предназначение? Вот, например, выйти отсюда, купить букет и дождаться, когда в шесть часов из ворот покажется эта самая Елена Николаевна, подбежать, наплести, что влюблен в нее с самого первого взгляда. Не поверит? А почему? Старая уже? Ну и что! Ведь свою несвежую плоть мы, в сущности, воспринимаем как пропахшую потом, запачканную сорочку с залохматившимися манжетами, под которой прежнее, юное, упругое тело. И влюбляемся, влечемся, вожделеем мы не грязными своими сорочками, а тем, что под ними! Допустим, эта Елена Николаевна — верная жена или подруга, возможно, она любит своего мужа или кого-то там еще, но всегда можно изобразить куда более гигантскую страсть, а женщины на бессмысленную огромность любви так же падки, как диктаторы на циклопическую архитектуру…