Писавший приведенные строки видел Англию раньше, чем для нее наступило самое тяжкое испытание. С 1807 года, и особенно после 1809 года, положение обеих держав сделалось значительно хуже. Коммерческие затруднения Великобритании вследствие перемещения торговых центров и потери рынков – причиненные отчасти Континентальной системой, а отчасти американским актом о воспрещении сношений и усугубленные безумными спекуляциями, которые производились в 1808 году, – закончились в 1811 всеобщим крахом: торговля падает, мануфактуры закрываются, рабочие остаются без работы и голодают. Во Франции коммерческий кризис того же года, распространившийся по континенту, скоро превратился в хаос; фирмы рушились одна за другой и увлекали вниз друг друга в своем падении. Вскоре большое число рабочих во всех провинциях, подобно их английским собратьям, оказались оставшимися без работы. Совещание за совещанием созывалось Наполеоном, чтобы определить, как правительственным вмешательством помочь злу, за которое правительство было в настоящую минуту ответственно. Но, несмотря, казалось бы, на одинаковые условия, несчастные в обеих странах, в действительности была разница между нацией, затворившейся и ушедшей в себя, и нацией, державшей открытыми свои сообщения со всем светом. В 1811 году Великобритания уже начала сопротивляться своими естественными способами: силы ее народа под лежащим на них бременем уподобились сильной пружине, упругость которой сохраняется, когда она сдавлена. Торговля Южной Америки ожила; торговые склады Карибского побережья ее поглотили запасы Вест-Индских островов, а последние начали в свою очередь обращаться за товарами в метрополию. Россия стала явно уступчивее; на Пиренейском полуострове Массена, движение которого вперед было остановлено у границ Торрес-Ведраса, был вынужден в марте отступить в Испанию, и британская торговля получила новые пути через освобожденную Португалию. Процветание Франции не могло быть восстановлено, пока море не было ей открыто при посредстве собственных или нейтральных кораблей. Но последние не могли беспрепятственно заходить в ее порты, пока ее соперница не отреклась от все еще действовавших королевских указов о блокаде всего французского и голландского берегов, а этого она не сделала бы, пока император не отменил декретов, на которых покоилась его Континентальная система. И в то время, когда Великобритания выдавала ужасные векселя на будущее по своему все возраставшему долгу, Франция расточала капитал, который никакая государственная власть не могла возместить своими преждевременными рекрутскими наборами, вызвавшими бунт гораздо более грозный, нежели возмущение английских рабочих. Шестьдесят тысяч «непокорных» рекрутов разбежалось по департаментам, по лесам Западной, Центральной и Южной Франции, отказываясь присоединиться к своим полкам и выказывая пренебрежение к властям. Их преследовали при помощи летучих отрядов старых солдат; эти последние, зачастую с давних пор сделавшиеся иностранцами для своих соотечественников, позволяли себе такие же вольности с их имуществом, какие практиковались ими в чужих странах. В январе 1811 года был произведен полный набор за тот год, а в половине лета – за 1812-й; но никакими способами невозможно было сделать мужами мальчиков, посланных раньше наступления возмужалости умирать не столько от рук неприятеля, сколько от лишений в мрачных горах и знойных равнинах Испании.

Величественная борьба, исход которой зависел от сравнительной выносливости противников, «между высочайшим личным гением с одной стороны и великой нацией с ее материальными средствами и установлениями с другой, – нацией, отстаивавшей свое грандиозное могущество, казалось, приближалась к концу. Бой между морем и сушей был готов закончиться одной из самых поразительных и гигантских катастроф, отмеченных историей. Но неизбежный исход был уже ясен, прежде чем Наполеон выступил в Россию, хотя слабое зрение утомленных глаз Англии, надорванных долгим бодрствованием, не видело того, что с ужасом почувствовала мнительность французов, взволнованных страданиями Франции. Сила Франции исчезла; ее население не могло вынести никакой прибавки бремени, пока море, на котором Великобритания все еще хозяйничала, не встречая сопротивления, не было ему открыто. Население континента сделалось резко враждебно из-за лишений, причиненных блокадой, и императорская власть могла поддерживаться только армией, которая пополнялась набором подростков – займами в счет будущего». Ее капитал, ее резервы были сильно истощены.[220]Вопрос о физической выносливости был решен; единственным пунктом, действительно остававшимся под сомнением, была возможность сопротивления морального. Будет ли Великобритания и ее правительство иметь достаточно характера продолжать такое сопротивление, пока император не истощит своих сил?» Агитация за отмену королевских указов, с которыми отождествлялось министерство, становилась уже зловещей. Вожди оппозиции противились войне на Полуострове, и Нэпир ясно обрисовал сомнения и колебания министерства относительно ведения столь великого предприятия, которое принуждало Наполеона к такой трате энергии, к такому роковому разделению его сил. Время не позволило делать опыты над крайними пределами стойкости Великобритании; самые черные дни давно уже прошли; тучи стали расходиться – и засиял рассвет.

Через три недели после присоединения Наполеоном ганзейских городов и герцогства Ольденбургского, в последний день 1810 года, император Александр издал «Положение о нейтральной торговле на 1811 год», которое во всех своих подробностях имело вид акта возмездия, и во всяком случае проводил резкую грань между коммерческой политикой России и Континентальной системой в том виде, как она была внушена Наполеоном. Декрет определенно разрешал ввоз колониальных произведений, под нейтральным флагом; а многие предметы французского изделия оказывались запрещенными, так как не были включены в список товаров, которые могли быть ввозимы под условием уплаты пошлины. Тщетно император Александр утверждал, что его целью было развитие, при помощи покровительственных мер, русского производства запрещенных предметов. Наполеон отвергал такое объяснение. «Последний указ, – писал он в собственноручном письме к Александру I, – по своей сущности, но еще более по форме, направлен именно против Франции». Но если исключение французских произведений было самой демонстративной чертой эдикта, то допущение нейтральных кораблей с колониальными произведениями – самой важной. Именно по отношению к этому пункту император был всего требовательнее; здесь была пробоина, от которой, по его мнению, тонул корабль. «Шестьсот английских торговых кораблей, – писал он в упомянутом письме 23 октября 1810 года, – скитавшихся в Балтийском море, не были допущены в прусские и мекленбургские порты и тогда направились к портам Вашего величества. Если вы их впустите, Война продлится… Вашему величеству известно, что если вы их конфискуете, между нами будет мир. Каковы бы ни были их бумаги, под какими бы названиями они ни скрывались – французскими, немецкими, испанскими, датскими, русскими, – Ваше величество можете быть уверены, что они английские».