Гордеев вслед за проводником проскользнул под колючее ограждение, и дальше короткими перебежками они стали пробираться к месту встречи с китайскими подпольщиками. Заросли кустарника остались позади, под ногами зашуршала галька — то был ручей, где-то тут их должны были ждать. Проводник перевел дыхание и, приложив ладони ко рту, трижды ухнул филином. В ответ, слева, ответил посвист рябчика, потом треснула ветка, и перед ними, словно из воздуха, появились двое — обменялись паролями. Дальнейший путь к железнодорожной станции Дмитрий продолжил с новым проводником.

Шли они всю оставшуюся ночь, стороной обходили редкие стоянки заготовителей и останавливались на короткое время, чтобы перевести дыхание. Перед рассветом выбрались к окраине поселка. Здесь Дмитрий расстался с проводником. Спустя несколько минут на улицу уверенной походкой вышел сын белогвардейского офицера, представитель компании «Сун Тайхан» Дмитрий Извольский.

К утру северный ветер сменился на южный и зарядил моросящий дождь. Дмитрий с сожалением вспомнил о брезентовом плаще и добротных яловых сапогах, оставшихся в болоте. Кожаное пальто не спасало от непогоды, костюм напитался влагой, а ботинки быстро отсырели. Спасаясь от ветра и дождя, он, добравшись до вокзала, нашел свободное место в зале ожидания и, прислонившись к стене, в изнеможении закрыл глаза. Озноб вскоре прошел, вместе с ним спало напряжение, которое не оставляло его с той самой минуты, когда за спиной осталась граница. Отогревшись, Дмитрий с любопытством осмотрелся по сторонам.

С тех пор, когда он последний раз был в Маньчжурии, в ней многое изменилось. Реже стала звучать русская речь, в глаза бросалось обилие армейских мундиров. Русские работники КВЖД, купцы и промышленники потянулись в Харбин, подальше от границы, где с каждым днем все больше свирепствовала японская жандармерия и бесчинствовали банды атамана Семенова. И на этой богом забытой станции их почти не осталось. В зале находились в основном корейцы и китайцы. Их тонкие голоса напоминали Дмитрию птичий базар, в какой-то момент в этом гаме послышались тревожные нотки.

В двери возник патруль: японец и двое русских. Они прошли в центр зала ожидания и рыскающими взглядами зашарили по пассажирам. Дмитрий ощутил холодок между лопаток, рука скользнула в карман пальто и нащупала пистолет. Тут с улицы донесся сиплый свисток паровоза, толпа загомонила и, подхватив его, вынесла на перрон.

Из густого тумана, подсвечивая подслеповатым прожектором, появился старенький, еще времен Русско-японской войны, локомотив. Выпустив облако пара, он на удивление резво протащил десяток ветхих вагонов и остановился перед перроном. А дальше началось невообразимое — станция взорвалась: из всех щелей — зала ожидания, вокзальной конторы и товарного двора — повалил люд. У последних вагонов началась дикая давка — китайцы и корейцы штурмом брали себе места. Дмитрий протиснулся к голове поезда, здесь посадка проходила более чинно. Проводник-китаец суетливо протер поручни и согнулся в поклоне перед японским офицером-пограничником. Тот смерил его презрительным взглядом и, не заметив поданной руки, поднялся по ступенькам в тамбур, вслед за ним проплыл огромный чемодан, а затем дружной гурьбой повалили солдаты, потом настал черед чиновников и коммерсантов.

Дмитрий оказался в одном купе с двумя военными японцами и каким-то русским. Японцы по-хозяйски заняли нижние полки, а ему и старожилу КВЖД Алексею Ивановичу Никитину пришлось довольствоваться верхними. Сожалеть о таком соседстве он не стал; не успела улечься суета в вагоне, как в коридоре появился патруль, и началась проверка документов. В их купе полицейские не решились сунуть нос, суровый вид японцев отбил всякую охоту задавать лишние вопросы.

Проверка заняла около двадцати минут. Патрульные возвратились в здание вокзала, дежурный по станции поднял флажок, и паровоз, натужившись, дернул вагоны. Серо-черная гусеница, дробно постукивая колесами, поползла на запад, к Харбину. За окном по-прежнему продолжал моросить дождь, а тянувшийся по сторонам дороги унылый пейзаж навевал на пассажиров еще большую тоску. Дмитрий, чтобы лишний раз не мозолить глаза японцам, отвернулся к стенке и под мерное покачивание вагона уснул.

Разбудили его громкие голоса — в купе ввалились трое солдат-японцев. Он переглянулся с Никитиным, тот не спал; и, не сговариваясь, они отправились в ресторан. Там было немноголюдно. Четверка китайских чиновников чахла над бутылкой сакэ, а официант с поваром убивали время за игрой в нарды.

Дмитрий прошелся по меню — явно не «мандаринском»: каша из чумизы, тощая, плохо прожаренная утка с блинчиками, рыба, чай с пампушками. Он остановил выбор на рисовой водке, салате и вареной рыбе. Скучающий официант тут же выставил на столик графинчик с маотая — 53-градусной водкой и салат. По-русскому обычаю Дмитрий и Никитин выпили за знакомство. После четвертой рюмки старик захмелел, и его потянуло на воспоминания. Дмитрий в пол-уха слушал, а мыслями находился в Харбине с резидентом Дервишем.

История инженера-путейца Никитина, во многом походившая на судьбы большинства первопроходцев КВЖД, вскоре заинтересовала его. Это был тот счастливый случай для разведчика, когда чужая жизнь могла сделать более правдоподобными пусть даже самые продуманные, но все-таки кабинетные, схему и легенду прикрытия. Память Дмитрия цепко фиксировала детали и события из жизни строителя КВЖД Никитина, которые могли оживить сухой образ представителя компании «Сун Тайхан» в Харбине Извольского.

Лицо старика, согретое теплом прошлых воспоминаний, просветлело. Он снова возвратился к памятному для него 1898 году, когда солнечным майским днем первый отряд русских инженеров-путейцев и строителей на пароходе «Благовещенск» причалил к деревянной пристани маньчжурского селения Харбин. В тот день на опийном поле был забит первый колышек и заложен барак, в котором начала работу контора Русско-китайского банка. На глазах она обрастала складскими ангарами и рабочими бараками. Не прошло и четырех месяцев, как тысячи русских обосновались в «медвежьем углу», и началась грандиозная стройка.

День и ночь у причалов шла разгрузка барж. Прямо с колес материалы поступали на стройучастки, и город рос, как на дрожжах. Через два года на возвышенной части засверкал златоглавыми куполами Свято-Николаевский собор. От него веером разошлись новые улицы и главная из них — прямая, как стрела, — Китайская с величественными зданиями Правления дороги и Железнодорожного собрания.

За четыре с небольшим года русские рабочие с помощью кирки и лопаты соединили Читу с Владивостоком железной дорогой.

Слезы умиления выступали на глазах Никитина, когда он вспоминал шумные балы, которые давало Правление дороги в Железнодорожном собрании, рождественские и крещенские праздники, ломившиеся от изобилия товаров полки в главном торговом доме «И. Чурин и Кº», заваленные пушниной магазины «П. Кузнецов и Кº», веселую суету у ресторанов «Новый свет» и «Тройка».

В Старом и Новом городе, в пригороде Харбина Мадягоу повсюду уверенно звучала русская речь, и по мере того, как дорога продвигалась на юго-восток к твердыне российского флота — крепости Порт-Артур, все прочнее становились власть и влияние России в Северном Китае.