Старый атаман Тимофей Степанович Кобелев знал, что на такой войне, как эта, без ночных атак неприятеля и горящих стрел не обойдешься, поэтому заранее приказал: если, мол, у кого-то появится свободная минута, то поливать и поливать стены, особенно крыши. Несколько десятков телячьих шкур специально мокли в воде, чтобы человек во время обстрела мог, набросив ее на себя, передвигаться внутри крепости, подвергаясь как можно меньшему риску.

Когда десятки мычащих, блеющих, ржащих огней стали приближаться в сопровождении топота копыт и бряцания колокольцев. Кобелев снял десять пищальников с верхнего яруса стены и приставил к воротам. Велел ждать приказа. Он не первый раз сталкивался с татарскими уловками и знал, что те обязательно погонят скот, чтобы прикрыть лучников. Еще несколько человек подхватят таран и на удачу, скорее для прощупывания ситуации и отвлечения внимания, попытаются вдарить разок-другой. Авось получится. А нет, так на все воля Аллаха. Но и у атамана были на сей случай свои заготовки.

Так и оказалось. Дюжина крымчан с широкими ремнями на изготовку побежали к тарану. В это же самое время ночь буквально вспыхнула от сотен горящих стрел, полетевших по осанистой дуге в сторону крепости. Но каждый человек из отряда Кобелева знал, что ему нужно делать. Одни встали под навес и приготовили оружие, другие, накинув на плечи телячьи шкуры, стали сбивать пламя, вырывать горящие стрелы и тушить водой очаги пожаров.

Подбежавшие к тарану татарские воины, накинули на плечи широкие ремни, приподняли страшное оружие до уровня колен. Сделали несколько шагов к броду. И вот они уже перед воротами с левого крыла крепости раскачивают таран. В них не стреляли, но в запале боя татары не обратили на эту странность никакого внимания. Раз и раз! Казалось, еще один миг, и острый нос тарана ударит в неошкуренное бревно, пошатнет, заколеблет.

Но вдруг ворота резко распахнулись, и грянул залп десяти пищалей. Несколько человек упали замертво, еще несколько корчилось и стонало от ран, другие пытались высвободиться из ремней. С саблями и с топорами выбежало полтора десятка казаков. Несколько взмахов — и с татарами было покончено. Потом ворота так же быстро захлопнулись. Всё произошло настолько стремительно, что в штабе крымчан толком никто ничего не успел сообразить.

Так закончился первый день осады.

— Чёт, батька, слышь? Никак лес рубят? — Дядька Пахом, шатаясь от усталости, подошел к Кобелеву и шумно опустился на настил рядом.

— Слышу. — Атаман, опираясь спиной на стену забрала, сидел прижимая руку к левой части груди. — Плоты делают.

— Для чего ж?

— Завтра нагрузят на тя плоты сено, мох, хворост и пустят по реке.

— Подожгут, что ль?

— А то!.. Выкуривать нас будут. Плоты прижмут к самому частоколу. Если ветер с реки, то, считай, хана!

— Ишь ты, хитродумкие какие! И как тут с имя быть?

— Сейчас ложись, Пахом. Отдыхайте все. Э… подожди! Скажи всем, чтобы ложились, а мы с тобой тут трохи погутарим. Ты живой, аль как?

— Да есть еще заряду.

— Вот и ладно. Татары сегодня уже не пойдут.

— Пойду шумну, чтобы ложились. — Пахом запалил люльку и пошел по крепости.

— Савва! — позвал Кобелев монаха.

— Да, бать. — По черному от копоти и грязи лицу инока текли жирные ручьи ратного пота.

— Как пушки-то?

— Да еще б… Две еще сдюжат нараз, другие две вроде постреляют на три-четыре запала.

— Мне бы две пушечки на пруд оборотить. Слышь, лес трещит? Брод как раз супротив крепости. Я так думаю, они ночью на готовом плоту перекинут несколько бревен и пару лошадок, чтобы волоком до пруда дотащить. А потом с двух сторон плоты, груженные сеном и хворостом, дотолкают по воде до частокола и подожгут. Дыма большого не миновать. Вишь, как всё отсыревает?

— Понял тебя, Тимофей Степанович! Из дерева не успеть. А вот из кожи можно попробовать. Шкур, гляжу много. Я выберу че покрепче. Одну бы успеть. Да помощники мои с ног валятся.

— Попробуй с бабами поработать. Тебе лишние руки сейчас ой как нужны. А бабы они понятливые и крепкие, когда прижмет.

— Я сам о том подумал. А если пищальников оборотить на пруд?

— Да с пищальников здесь толк не большой.

— Да и татары не дураки, — подошел Пахом, дымя трубкой, — наверняка с поля атаку свою начнут, чтобы связать силы!

— Верно мыслишь, Пахом! — Кобелев приподнялся и сел повыше.

— Ты бы, батька, отдохнул! Зеленый весь! — Пахом присел на корточки.

— А вот тут и отдохну. На забрале. Атаману под крышу да в избу — всё равно что в гроб нынче.

— Так я пойду? — Инок встал во весь свой невероятный рост.

— Давай, Савва. Под березами на том свете отдохнем.

— Ты вот что, Пахом! — Атаман скрипнул от боли зубами.

— Сиди-сиди, Тимофеюшка!

— Как там Авдотья?

— С ранеными она.

— Я к раненым сегодня не пойду. Тяжело мне встать. А ребят поддержать бы…

— Не нужно. Там без тебя есть кому посидеть с ними. Может, бурку принесть? Да под голову чё?

— И то верно. Казаков кликну, принесут. А ты меня внимательно послушай. Видел я, что Джанибек отправил двести всадников на конях-тяжеловозах. Знаешь, зачем отправил? Я так думаю, что за янычарами до Воронежа.

— Ух ты, мать честная! У янычар мушкеты аглицкие! Подале наших-то бьют!

— Подале. Сорок верст туда и обратно им скакать. На крупах коней и привезут смертушку нашу. Ко вторым петухам точно здесь будут.

— Неужель янычары за татар пошли?

— Пошли, Пахом. Хоть у нашего государя с их султаном мир, но есть наемники. Султан глаза на то закрывает, когда янычары нанимаются к татарам. Оно и понятно. Ему ведь, шельме, от такого расклада только выгода сплошная.

— Хм. Псы смердячие! — Пахом выбил трубку и тут же достал из кисея новую щепоть табаку.

— Пойдут они, Пахоша, коротким путем через лес.

— Татары леса боятся!

— Есть такие, что черта не боятся. И проводники у них есть, чтобы через засеки водить.

— Я засеки все знаю. Неужто христопродавцы такие из наших есть?

— От того и позвал тебя. Под каленым-то железом не каждый совладать сможет. А коли еще твоих детишек жечь станут, так сам всё и укажешь, быстрее вороны полетишь.

— То ж верно!

— Задержать бы их, Пахоша! Найти самую узкую дорожку, по которой им всё одно идти, и задержать. Хоть на несколько часиков.

Старый Пахом от неожиданности так и сел рядом с атаманом. Рука с люлькой задрожала.

— Так ведь ежели они на двухсот конях да янычары на крупах, то, почитай, ихнего басурманства аж четыре сотни.