Вот тут они точно удивились. Но, так или иначе, вскоре шлюпка пристала к берегу.

В заливчике, прикрытом от высокой океанской волны цепью крохотных скалистых островков и коралловых рифов, стояли на якорях с десяток небольших суденышек. На них из соседних прибрежных селений собирались подданные Барбо-Негро. Над спокойными водами залива легла тишина. Безлюдно было возле нескольких пушек, которые должны были обозначать береговую батарею, у складов и кузницы. Женские голоса и детский смех раздавались среди разбросанных по берегу соломенных хижин, в которых жили пикароны. Огороды, рощи бананов и манго, загоны для коз и свиней, курятники и другие хозяйственные постройки навевали мысли о мирной жизни. Центром общественной жизни поселения была главная площадь, окруженная столами и скамейками, защищенными от дождя и солнечных лучей навесами из пальмовых листьев. Это и был Дарин — одна из двух столиц державы Паламарис, страны пикаронов.

Слово «пикарон» переводилось с лингва марис по-разному.

Оно было похоже и на «грешник» на языке старой империи, и на «скотину» на одном из диалектов хальбийского, но сами пикароны считали, что их имя означает «несломленный».

Впрочем, было еще и то объяснение, что любимым оружием взбунтовавшихся рабов были пики из бамбука.

Но как бы его ни переводили, то, что это слово что-то значило, давно ощутили на себе и напыщенные горделивые эгерийцы, и деловитые пьяницы хальбийцы, и вспыльчивые, но сообразительные арбоннцы, и все прочие.

Среди рабов были не только ремесленники, землепашцы и разбойники. Имелись еще и солдаты.

Так среди невольников появились пушкари и алебардщики, копейщики и кавалеристы. Не только рядовые, но сержанты, лейтенанты…

(Была даже легенда о попавшем в рабство амальфийском генерале, в беспамятстве подобранном на поле битвы мародерами и тут же проданном за несколько монет купцу.)

Кое-где из таких пробовали набирать гарнизоны, но те, не питая ни преданности к флагу, ни любви к начальству, норовили ограбить какой-нибудь караван или корабль да и дать тягу на родину.

(Ну, что поделать, неблагодарная скотина — человек. Не ценит сделанного добра!)

И белые работали бок о бок с айланскими и танисскими рабами. Можно презирать раба. Можно не любить человека за цвет его кожи. Но когда вы на одной цепи, то судьба просто говорит: «Сдохни или подружись». Одни не могли этого сделать — и дохли: от непосильной работы, от лихорадки, под кнутами надзирателей. Другие же…

Первое крупное восстание произошло через полвека после Вальяно и Мак-Мора — три десятка белых и чернокожих рабов дона Рубиго подожгли дом и убили девятерых белых. Восставших похватали солдаты и казнили. Потом были еще заговоры — немало сохранилось бумаг про то, как белые и черные рабы устроили совместный заговор, но были выданы предателем и казнены. В рапортах алькальдов и коррехидоров все чаще стали слышаться жалобы на шайки беглых рабов, устраивающих совместные побеги, похищение свиней, поджоги плантаций. Одни гибли, другие уходили в леса и горы.

Мятежники под предводительством бывших солдат и офицеров ухитрялись обзаводиться даже пушками…

Наконец, два века назад бывший ютаркский пехотный капитан Стуррис, бывший вождь Каманго, и пророчица Ассунга Йаола Риша подняли мятеж в Эль-Бако, и к ним примкнул гарнизон из подневольных солдат, и когда на главной площади жрица Монгалы провозгласила что «нет ни черного, ни белого, ни язычника, ни верного, но все люди и дети Небес» — мало кто понял всю опасность. Тем более бунт был быстро подавлен, — пусть и благодаря предательству в рядах смутьянов. Одних сожгли, других повесили, одного колесовали, одного живым повесили в городе на цепях, а Стурриса поджаривали на медленном огне почти полдня…

И пусть Йаола с несколькими тысячами рабов всех рас, пола и возраста ушла в джунгли Хучитано — власти лишь усмехнулись. Жалко убытков, но если хотят сдохнуть в болотах и дебрях этих проклятых низин, то, как говорится, земля пухом. Никто не понял, что это лишь начало…

Прошло время, и на окраинные посты и плантации стали нападать выходившие из лесов отряды, над которыми развивались черно-белые знамена Совета Равных, а в рабских бараках и хижинах начали поминать «государыню Ассунгу, владычицу пикаронов».

С тех пор было много всякого, но главное — это то, что пикароны не только не исчезли, а уже владеют и землями и кораблями, и имеют аж три государства…

Все это он вспоминал, пока конвоиры отвели их в одну из просторных хижин, и пока за ними явились эти четверо — как показалось Йунусу, удивленные и встревоженные, — и под многочисленными любопытными взглядами они отправились за окраину Дарина — сюда, в расщелину скал, где зияла пещера, обрамленная грубо вырубленными из гранита тяжелыми пилонами — на манер уаджетского храма, руины каких еще попадаются по всему Шаргибу.

А затем произошло странное объяснение — как будто четверка жрецов спохватилась в последний момент. И честно говоря, Йунуса это встревожило — ведь обо всем договорились!

Но почему? Из-за цвета кожи? Но среди пикаронов есть не только айланцы… Или потому что его реис — маг?

— Довольно, Фалбогиба, — повторил старик, судя по изменившемуся лицу принявший решение. — Слова произнесены и просьба объявлена… Ты можешь войти в святилище и спросить — возможно, Отец Змей снизойдет к твоей просьбе — ради той самой капли крови истинных людей, которая течет в твоих жилах, если ты не врешь…

— Я иду… — коротко бросил Рагир, и у Йунуса возникло ощущение, что эти слова обращены отнюдь не к присутствующим.

Рагир размеренно зашагал к порталу. Вскоре гранитный провал поглотил его.

Потянулось ожидание.

Йунусу очень не нравилось выражение, промелькнувшее в глазах старшего из жрецов. Он явно что-то знал. Что же? В храме засада? Ловушка? Или… или и в самом деле в глубине каменной толщи таится древнее темное колдовство?

И в самом деле, жрец Бандаго был уверен, что этот человек, за которым стоит тень истинной тьмы, оттуда не выйдет. Как бы он ни был силен, но почуять ловушки он вряд ли сможет, а есть еще и живые стражи, что не подвержены людским чарам…

— Похоже, вам придется поискать другого вождя, а, шарг? — произнесла Фалбогиба, недобро рассмеявшись. А… не придется, — с явным разочарованием бросила она. И тут как-то не по-живому посветлела.

Посерел и старый жрец, ойкнув, отступила на пару шагов Дарана. И сам Йунус ощутил уже не холодок — самый настоящий холод, — как когда-то на перевалах Каххатского хребта, где с неба падает белая крупа замерзшей воды.

Ибо из пещеры вышел как ни в чем не бывало их капитан.

Вышел не один — его шею и руки обвивала здоровенная черная змея, чью шкуру пятнали мелкие оранжевые горошины. Над его плечом покачивалась остроугольная голова с двумя выступами. Рогатая имбуги — самая опасная и ядовитая змея, какая есть в Айлане — привезенная сюда с каким-то работорговым кораблем и изрядно размножившаяся в Дальних Землях. Как ни в чем не бывало Рагир подошел к замершей в неподвижности четверке жрецов.