чистоты, выполнению домашних заданий, посильная помощь воспитателям –как и во всех семьях, только наша «семья» в скором времени состояла более чем из трехсот человек. Но как бы не разнился день ото дня, как бы он ни изобиловал разнообразными случаями и происшествиями, все эти случаи и происшествия были похожи по своей сути, родственны. И какие были проблемы более тридцати лет назад, проблемы профилактики сиротства, чтобы его было меньше, они остались и теперь. И дети остаются сиротами при живых родителях из-за беззакония родивших их, в удовлетворении своих похотей любыми средствами. Но всякое беззаконие как обоюдоострый меч: ране от него нет исцеления.

«Располовинив» интернат, в корпусе, где организовали детский дом оставили выпускников интерната, семнадцатилетних девушек и юношей. И в первое время, пока выпускники были не устроены в учебные заведения, они очень хорошо помогали воспитателям в устройстве и акклиматизации вновь прибывших бедолаг. Привозили и поодиночке и группами, семьями. Надо сводить в душ, переодеть, поставить кровать, сказать ласковое слово, взбодрить, обучить элементарному. Ночи были тоже беспокойными. Кто-то просыпается и зовет маму; кто-то встанет и бродит, как лунатик, кто-то не может заснуть из-за перемены обстановки. Надо успокоить, рассказать сказку, разрядить обстановку. Были и ночные няни, и воспитатели дежурили и старшие воспитанники просиживали ночи у кроватей малышей. И все братья и сестры. Но кровная связь от общъности не утрачивалась а только усиливалась, и такое внимание и забота о друг друге как в детском доме, не часто встретишь и в семье.

Мы дорожили своим домом, дорожили тем благополучием, что дало нам государство и слуги государства –наши воспитатели. От директора до кастелянши, повара и посудамойщицы –все люди любящие детей, неравнодушные. Равнодушные и жестоковыйные не держались, уходили. Не тот психологический климат. С первых дней была поставлена задача –сделать дом образцовым, истинно семейным, что б в нем витал дух дружбы и взаимопонимания. Но радость не может быть без слез и доброта –не доброта, если она не противостоит злу. Ребенок ребенку –рознь; если у ребенка хотя бы зародыш остался добра, этот зародыш старались взлеять, ухаживали за ним, чтобы из этого зародыша вырастить хорошего гражданина, который мог бы сказать не лукавя – я человек. Но уже и в маленьком человеке при «хорошем поливе» вырастает зло и непотребство до такой степени, что направить его по пути истины невозможно. Зло и непотребство врастает в человека и пускает глубокие корни. И нет ему оправдания и в смерти его. И общество старается от таких избавиться, направить их в ихнее общество, избавиться от непотребства, дерьма. И если для кого-то дерьмо есть благоухание, для большинства это все-таки дерьмо. И воспитательные беседы, увещевания –пустая трата времени. И надо усвоить всем и всегда, что худые сообщества развращают и добрые нравы. И от худых сообществ нас освобождали раз и навсегда. Но под «общую молотилку» освобождения, под колесо всесокрушающей чистки подпадали и не развращенные злом. Если старшего в кровной семье устраивали на учебу, то, как правило, младших из детского дома «расшвыривали» по одному по интернатам. И хватало младшим и того, относительно короткого времени, да еще в малом возрасте, когда ребенок что «губка» впитывает что худое, что доброе; попадая с доброго общества в общество попирания чести и достоинства, в волчье логово; ему ничего не оставалось как и стать подобным обществу, что его окружало. И затухало кровное родство, сменяясь безразличием, отчуждением.

С августа по октябрь привозили милицейские «уазики» воспитанников. Иногда подъезжало до пяти машин в течении дня. Всех надо сводить в душ, накормить, показать его кровать, объяснить о порядке, расписании, что он должен делать и что воспитанник ни в коем случае делать не должен. И сразу разъясняли что детский дом семейный, единственный, где не разделяют братишек и сестренок, и этим надо дорожить. Предупреждали, что если кто будет нарушать порядок, сбегать из детского дома, воровать, не учиться, от тех будут освобождаться, распределяя всех по отдельности по другим детским учреждениям.

И заработало «колесо чистки». С одиночками не церемонились и повторных бесед не проводили –своровал, сбежал – в интернат. Повторные, и редко, три раза, но не более, воспитательные беседы проводили у кого были сестра или брат. И беседы все были в одном «ключе» –надавить на боязнь потери близости кровного брата или сестры. Если эта боязнь « срабатывала», –маленькая рука тянущаяся стащить в магазине с прилавка товар, пока продавщица « разевает рот» «одумывалась» и пряталась за спину; «романтика» путешествий и ночевок в подъездах и подвалах забывалась, вычеркивалось из памяти, – и не было выбора у маленького гражданина, как проводить больше времени со своим братишкой или сестренкой, жить в нашей большой семье. Кто дорожит большим, семьей, для того открыты и двери к познанию «малого», и усвоение понятий –что такое хорошо и что такое плохо –дело времени, малого времени. Многим хватало и одной, первоначальной, по прибытии беседы и разъяснения. И не прошло и полгода как массовые побеги прекратились, прекратилось и воровство что в доме, что в городе, и поселился в доме дух взаимопонимания и поддержки. Отдельные «казусы» были, и сейчас есть, но воспитательная работа пошла по проторенному руслу и отдельным «каплям» выбора не было –или плыть в общем потоке или впитываться в срамоту.

Навещали воспитанников и родственники. В таком случае дежурный предупреждал по «цепочке» воспитанников, чтобы в случае надобности воспитанники переходили из одного крыла здания в другой по верхним этажам и не « мельтешили» на первом этаже, не мешали свиданию. И на это время на первом этаже была абсолютная тишина, редко кто пройдет, кого не успели предупредить. В основном бабушки и дедушки, редко когда старшие братья и сестры, и совсем редко тетушки и дядюшки. И угощения, сладости после ухода родственников распределялись среди младшей группы. Может и были случаи « куркования», но я не помню.

Навестил и нас дядя по материнской линии через месяц ( откуда узнал?) как мы стали жить в детском доме, принес в подарок полкило конфет за семьдесят шесть копеек килограмм, самых дешевых, мы называли их «подушечки». Не очень весело мы его встретили, сказал ли кто из братьев и пару слов, не помню. И за конфетой никто руки не протянул, на полдник нам только что давали получше. Лежат конфеты на подоконнике, и тут по этажу пробегает малыш. Я взял горсть конфет, хотел угостить. « Ты что делаешь, я вам принес» –слышу дядино « шипение». Молчком высыпал конфеты в кулек а кулек засунул ему в карман. И