К концу января было принято решение прекратить поиски. Дело не собирались закрывать, но поисковая команда была направлена на расследование других, более важных дел. Еще одна нерешенная загадка. Их так много. Большая пустота с пометкой «пропала без вести». Исобель станет прошлым, на которое наткнутся, если будут искать подобные случаи. Не то чтобы Карла могла представить какой-нибудь похожий случай, но дети исчезали постоянно. Она читала о таких вещах. Бывало, что родители после развода не могли поделить ребенка. Иногда детей похищали и делали рабами. Иногда матери исчезали, убив или бросив ребенка на произвол судьбы. Она больше не хотела ни слушать такие истории, ни читать о них. Еще немного, и чаша переполнится. Карла чувствовала, что с каждым днем оказывается все ближе к краю пропасти.

Шеф полиции Мэрфи сообщил ей об этом со всей возможной деликатностью. Все время поисков он поддерживал с ними постоянный контакт, но его уверения с каждым разом становились все менее убедительными. На этот раз Карла снова наблюдала за его бровями, пока он рассказывал о ходе поисков, о ниточках, которые никуда не привели. Как странно выглядело бы его лицо, если бы он сбрил брови, думала она. Как луна без тени.

В ту ночь Роберт сидел в кухне с бутылкой виски. Он вернулся в спальню после двух ночи.

– Карла… – Он оперся о дверь, и его голос дрогнул. – Карла! – повторил он громче, потом опустился на пол и обхватил колени руками. – Я знаю, что ты винишь меня. Но я не мог этому помешать… Я не мог сделать для нее даже этого…

Он заплакал. Это был ужасный, горестный плач.

– Я не виню тебя, – сказала Карла, помогая ему лечь в постель. – Но теперь мы должны сделать все возможное, чтобы внимание общественности к тому, что случилось, не угасло.

Когда он заснул, Карла пошла в детскую. Над кроваткой была прикреплена фотография Исобель. Она уже устарела. Исобель было уже почти три месяца, и цвет ее глаз можно было без труда определить. Карла надеялась, что они окажутся карими, но с таким же успехом они могли быть ярко-голубыми, как глаза ее отца. Она улыбалась и набирала вес, прыгая на коленях какой-то незнакомой женщины. Ее маленькие ножки и не собирались подгибаться.

Свет упал на морских коньков. Карла совсем забыла, как красиво они двигаются. Достаточно было малейшего дуновения ветерка, чтобы они заколыхались. Она вспомнила день, когда купила их. Витражист был восхищен колыбелью. Он повесил морских коньков над ней, и от белого газа отражались все цвета радуги.

– Это для моей первой внучки, – сообщила Гиллиан витражисту, который улыбался, пока она заворачивала коньков в пупырчатую упаковку. Витражист сказал, что тоже скоро станет дедушкой. Вероятно, теперь он радуется внуку, а Гиллиан приходится жить одной лишь надеждой.

Сегодня днем заходила Мириам. Без предупреждения. Она просто вошла в кухню, словно это все еще был ее дом. Местные жители не понимают, что такое частная жизнь и как важно соблюдать дистанцию. Они привыкли заглядывать в этот дом, когда она жила здесь, и не понимали, что все изменилось.

Филлис Лайонс ведет себя так же. Она открывает заднюю дверь и орет: «Эй, есть кто дома?» Она интересуется, не надо ли мне чего-нибудь в городе. Может, я хочу попробовать ее домашнего варенья? Может, я хочу отдохнуть, а она пока возьмет тебя к себе, чтобы показать матери? Она хочет держать тебя на руках, целовать, обнимать. Словно она заслужила право обладать тобой.

Как и Филлис, Мириам не знает, когда надо остановиться.

– Иди ко мне, мой милый кабачок, – говорит она и берет тебя из кроватки или коляски без моего разрешения.

Когда я прошу ее звонить, прежде чем приезжать, она отвечает, что наш городок очень маленький и нет нужды церемониться, тем более что все здесь друг друга знают. Нужно радоваться, что у нас такие хорошие соседи. Филлис, например. Мол, что было бы со мной без нее.

– Давай пообедаем вместе, – предлагает Мириам. – Мы уже сто лет не виделись. Я принесла еду.

Она достала термос с супом и сэндвичи. Ты спокойно спала наверху, и кухня была в нашем распоряжении.

Мириам спросила, когда я собираюсь вернуться на работу.

Она поинтересовалась ненавязчиво, но ей нужен был точный ответ.

– Прошло уже четыре месяца, – добавила она, когда я промолчала. – Я справляюсь без тебя, но с большим трудом. Ты не думала о яслях? Это было бы идеальное решение.

– Еще нет, – ответила я. – Мне необходимо быть рядом с Джой. Думаю, в ближайшее время мне следует оставаться дома. Мне жаль, Мириам. Я сама не ожидала, что ребенок потребует столько внимания. Но я уверена, что поступаю правильно.

Она приняла мое решение уволиться из ее компании. Если она расстроилась, то не подала виду. Я всегда думала, что нравлюсь ей, но теперь уже не была в этом уверена. Что-то в ее глазах заставляет меня нервничать. Неужели она подозревает? Я пытаюсь мыслить логически. Я вижу это подозрительное выражение в глазах людей, которые меня окружают, даже в глазах незнакомцев. Это значит, что воображение играет против меня. Я повторяю себе это каждый раз, когда беру тебя в Маолтран. Люди останавливаются, чтобы посмотреть на тебя, поговорить о Филлис Лайонс. Они удивляются, как ей удалось проехать трактором по грязи, спрашивают, не желаю ли я вступить в клуб матери и ребенка. У меня начинает потеть затылок и хочется бежать… просто бежать, держа тебя на руках… убежать назад в дом, запереть дверь и не подпускать к нам остальной мир.

Когда Мириам ушла, я взяла тебя на руки и рассказала о твоем отце и как нас свели морские коньки. Ты глядела на меня круглыми глазами, словно понимала каждое слово из того, что я говорила. Я снова вернулась на восемь лет назад. Тогда я ехала на машине сквозь летний зной, направляясь в будущее.

Маолтран с ирландского языка переводится как «каменистый холм». Я понимаю, почему эта небольшая деревня получила такое название. Она вся серая и находится на холмах. Широкая главная улица и обычный набор магазинов. Я проехала мимо одноэтажной школы с рисунками на окнах и высоких каменных ступеней, ведущих к католическому храму, обдала пылью покрытые лишайником надгробные камни и небольшую протестантскую церквушку. Ее древнее очарование было подпорчено отвратительного вида маслозаводом, выстроенным рядом. Потом снова начались поля. Буррен вырастал вокруг меня. Серые плоские дорожные камни, перемежающиеся дольменами и крепостями. Древние стены, неровные, словно края плохо связанного свитера, тянутся по холмам. Я въехала на территорию нового центра народных ремесел и принялась искать Стеклянный дом Мириам. Она переехала из небольшой мастерской в огромное помещение, выстроенное на заказ. У нее были планы расширить дело. Мы поговорили по телефону, и я была уверена, что к концу собеседования стану ее менеджером по маркетингу.

Ее пальцы были унизаны кольцами, кельтские завитки и узелки, но я не увидела обручального кольца. Даже кольцо Кладда отсутствовало. У меня на пальцах ничего подобного не было. След от обручального кольца был лишним напоминанием о том, что я планировала начать новую жизнь. Я постоянно трогала это место, как трогают языком больной зуб, и проводила по нему пальцем, словно каким-то образом могла ус корить его исчезновение.