– Поспал бы еще, сынок, я бы разбудила, – зевая, произнесла усталая проводница «за пятьдесят».

– Спасибо, посмотреть на Москву хочу, пропустить боюсь.

– Да на шо там смотреть? Наглядишься еще, глаза б мои ее не видели, – беззлобно махнула она рукой и заспешила по проходу, трубя во всю мощь легких:

– Подъем, подъем, к Москве подъезжаем.

Показались первые дома, а потом замелькали все чаще, все плотнее жались друг к другу. В первых робких лучах солнца вспыхнули золотом купола.

– Красота, – ахнул я.

Поезд все ехал и ехал, а Москва все не кончалась, такая она огромная. Вышел из вагона, и оглох и ослеп. Отродясь столько народу не видывал, да все галдят, кричат, руками машут, приезжих встречают. Я встал, как вкопанный, пока меня сзади другие пассажиры подталкивать не стали.

– Чё встал посреди дороги? – проворчал кто-то позади.

Но тут я увидел в толпе дядю Федора, маминого дальнего родственника.

– Коля, Коля, – кричал он, подзывая меня рукой.

Я замахал в ответ и, выдохнув, начал проталкиваться к нему.

– Привет, дядь Федь, – мы пожали друг другу руки.

За обычным в таких случаях разговором: «Как добрался, да как мать», дошли до дяди Фединого старенького «жигуленка». Пока ехали домой, я не отрывался от окна. Сидел, раскрыв рот. Высоченные здания, широченные проспекты, а людей, людей…

– Да ты не боись, Колян, пообвыкнешься, – словно прочитал мои мысли дядя Федя.

На следующее утро, вооружившись картой метрополитена (ух, словечко-то какое, с первого раза и не выговоришь), отправился подавать документы в вуз. Не все ж дяде Феде меня возить, пора и самому привыкать. До института две пересадки. Поминутно останавливался, спрашивал дорогу, боялся заблудиться. Кто-то охотно помогал, а некоторые вовсе игнорировали. Чудно. Проходят мимо, кажись, не видят. У нас в деревне за такое вломили бы по первое число. А тут как так и надо. В общем, насилу добрался. Да, как назло, в обеденный перерыв попал. Пришлось ждать, не ехать же назад. Сел на лавочку, хорошо, ветерок обдувает, солнышко пригревает. И так захотелось назад в деревню, аж невмоготу. Там щас пацаны на великах гоняют, Наська к бабушке приехала. Но не сдаваться же, стиснул зубы и вперед.

Ну, вот и экзамены позади. Время за подготовкой пролетело незаметно, пол июля минуло. Волнуясь, ищу свою фамилию в списке поступивших, вытягивая шею, чтобы прочитать за спинами других абитуриентов. Уф, есть. Ура! Ура! Вприпрыжку побежал на телеграф, отбил матери телеграмму: «Поступил тчк все хорошо тчк». А Наське она уж сама догадается передать. Время до начала занятий еще есть, домой бы рвануть, но денег на билет нет. Работу искать надо, вот что, не на шее же у родственников сидеть. Общежитие обещали дать только к началу учебного года, поэтому придется пока родню стеснять. А у них квартирка маленькая, не развернуться, самих – четверо, да еще я. К концу июля нашел работу посыльного. Повезло так повезло, весь день туды-сюды мотаешься, бумажки какие-то возишь, город изучаешь, да еще и деньги за это плотят. Не работа – подарок. Да и у родственников меньше под ногами путаться. Половину первой получки отправил матери, половину – себе оставил, тетрадки там купить, да учебники. Письма домой тоже регулярно слал – маме и Наське. Делился впечатлениями, планами, писал, что скучаю. Настя отвечала регулярно, мать – редко. Не мастак она письма-то писать, образование – восемь классов. Стеснялась своей неграмотности, да и хозяйство все время отнимает.

С началом занятий и переездом в общежитие жизнь полетела в два раза быстрее. Поселили меня в комнате с двумя пацанами – Ромой и Женей. Хорошие ребята, простые. Ромка из-под Рязани, Женька – из Кирова. Мы быстро сдружились. В общем, первый курс позади, обе сессии – сданы, без хвостов. А значит, я и дальше буду стипендию получать. Да и деньжат немного отложил. Решил рвануть на месяц домой, мать повидать, Наську. На работе отпросился, как-никак год отпахал, отпуск положен. Решил сделать сюрприз, приехал без предупреждения. Застал мать в огороде, за прополкой клубники. Поднял ее на руки, закружил. Она хохочет, кричит:

– Отпусти, дурачок, уронишь. Ух, вырос-то как, возмужал.

А мать постарела, тени под глазами залегли. Хозяйство уже не то.

– Мам, ты зачем корову продала и свиней?

– Да, зачем мне одной-то столько скотины, – отмахивается.

– Ты деньги получала, что я слал?

– Получала, спасибо, Коля, – и все глаза в сторону отводит.

– Почему никого не наняла в помощь?

– Еще чего, я шо, инвалид какой, – обиделась, губы поджала.

Отобедали с мамкой, по стопарику опрокинули, и я к Наське двинул. Иду, сердце колошматится, руки потеют, я так только перед экзаменами волновался. Но переживал зря. Настенька сразу на шею прыгнула, вопросами засыпала. Что, да как. Еще краше стала, расцвела. Я взял ее под ручку, и мы не спеша пошли на наше место у реки. Тут уж дали волю чувствам, только вечером друг от друга отлепились. Весь месяц не покидало ощущение, что я никуда отсюда и не уезжал. Пролетел мой отпуск как один день, пришло время возвращаться в Москву. Еду, а сердце щемит, как мать опять одна, да и без Наськи худо.

Но суматошная московская жизнь закрутила, завертела, вот и Новый Год на носу. Рома на праздники домой уезжал, а мы с Женькой в Москве оставались. Новый Год я привычно решил встречать у родственников, но Женька уговорил пойти к другу. Мол, там классно, предки на все праздники укатили и хата полностью в нашем распоряжении. Когда мы явились, прочесав пол-Москвы, празднование уже было в самом разгаре. Народу набилось по самое никуда. Женька сразу влился в компашку, опрокидывал рюмку за рюмкой, громко хохотал, что-то рассказывал. Я же чувствовал себя не в своей тарелке, присел на диванчик, где маялся еще один такой же трезвенник, как я. В общем, пожалел, что согласился пойти с Женькой, ел бы себе оливье с холодцом, запивал бы шампанским. Тоже не сильно весело, но хоть наелся бы от пуза. И тут я увидел ее. И все мысли из головы вылетели. Таких девушек я еще не встречал. Она стояла с подругами у окна, о чем-то весело болтая. Красивой ее можно было назвать лишь с большой натяжкой. Но было в ней что-то такое, что не оставляло равнодушным. Очень высокая, очень стройная, у нас бы в деревне сказали «тощая», черные волосы до пояса, большие черные глаза на скуластом лице. Но больше всего поражали губы – большие, пухлые, чувственные, щедро сдобренные красной помадой. Одета очень просто – короткое черное платье и туфли на высоченных шпильках, но почему-то не оставляла уверенность, что стоят эти тряпки уйму денег. Не знаю, сколько я так просидел, пока сосед по несчастью не сказал:

– Через пять минут – Новый Год.

Я встал, налил себе и ей шампанского, подошел. На каблуках она была на пару сантиметров выше меня. Взяла бокал, усмехнулась:

– Решился? А я думала ты во мне дыру просверлишь, – голос у нее был очень низкий, с хрипотцой. Я сглотнул: