— Врёшь, мелкая ты… — хотела выругаться ведьма, но сдержалась.

— Не вру, — отозвалась Куна писком, но предпочла скрыться со двора, подальше от женщины.

Наверное, если бы всем можно было увидеть то, что видела вокруг себя обычно Хэла, то они бы вздрогнули. Потому как изо всех щелей и углов к ней потянулась тьма. Хараги ощетинились и прижались к земле, потому что они, как подозревала Хэла, если не видели, то чувствовали эти изменения в своей хозяйке, а может и саму всколыхнувшуюся тьму.

— Значит так, многоуважаемые носители членов, — Хэла крутанулась на сто восемьдесят градусов и повернулась лицом во двор, — если тот, кто виноват, не придет до завтрашнего утра с повинной к достопочтенному ферану, завтра к этому времени посереет от макушки до пят!

На мгновение их взгляды встретились — её, полный яростного огня, и его, нахмуренный, полный холода и суровости. Потом она развернулась и вышла через просторные ворота наружу, навстречу яркому второму светилу, которое только-только показало свои лучи из-за гор.

В её мире Хэлу вряд ли могли назвать феминисткой, но тут наверное она кем-то подобным была. Женщина этого мира, как и женщина Средневековья, права и слова не имела.

Саму Хэлу от наказания за постоянное противоборство спасало исключительно то, что она была чёрной ведьмой. Спорить с ней было делом неблагодарным и глупым, даже ферану, который был защищён от её так называемого колдовства.

Но Хэла не пользовалась своими возможностями в полной мере, как могла. Никто не мог бы остановить её от того, чтобы она, например, вытащила из несчастной Томики признание, или заставила бы говорить Куну, которая была подружкой несчастной глупой девчонке, решившей сотворить глупость из-за какого-то мужика. Да и мужика этого найти быстро тоже не составило бы труда. Но Хэла так не умела, не могла позволить себе лезть внутрь людей, пытать их, тащить насильно, принуждать…

А может этот самый мужчина и не знает, что стал причиной таких страстей внутри несчастной серой девчушки. Ну как можно запретить кому-то любить? А если любишь и очень хочется ощутить это чувство не только душой, мыслями, но и кожей?

Конечно, проветрив голову и побродив по очень похожим на вересковые пустоши местам вокруг замка, Хэла успокоилась.

В Изарии было два основных дома — зимний, так сказать для холодного времени, и летний, для времени цветения и плодородия. Зарна и Трит. И Хэла за недолгое время пребывания в этом мире побывала и там и там.

Зарна ей нравилась больше — так называемые “вересковые пустоши” пересекались глухими лесами, один из которых подходил почти к замку, была река, бурная и каменистая Нрава, берущая своё начало в горах где-то на границе и извиваясь проложившая свой путь почти вдоль всей Изарии, на подходе к Триту становящаяся спокойной и мирной, словно и нет где-то там бурного, сметающего всё на своем пути потока.

Зарна был неприступной крепостью, окружённой городом, но устроившейся в непроходимых скалах с одной стороны, бурной рекой с другой и мощными, крепостными стенами и скалами с третьей.

Трит же был замком, стоящем в невероятно красивом месте, и Хэла могла себе представить, как здесь всё цветёт весной, как сады пьяняще прекрасны, как поля перекликаются всеми цветами радуги, которой здесь не было. Или может была, но какая может быть радуга зимой?

Впрочем, дождь здесь бывал. Налетал немыслимый ветер, пунцовые тяжелые тучи накрывали всё вокруг и были так низко, что казалось будто можно достать до них рукой, если забраться на высокую смотровую башню, а потом тучи эти проливались на землю дождем и всегда таким словно кто-то опрокинул ведро холодной воды, нет не ведро, а целую бочку, и нет не холодной, а ледяной воды. И всегда с градом, огромным, чаще всего размером с куриное яйцо.

Под такой дождь было нельзя выходить и любой, кто попадал под него, особенно вот в это зимнее время года, был обречен, если не быть убитым этим самым ледяным “яйцом”, то слечь с “ледяной” горячкой, именно так тут называли болезнь очень похожую на привычный и знакомый Хэле грипп.

Фобос и Деймос, ушедшие вслед за ней, резвились, бегая по полям. Казалось, что им в Трите нравится больше, чем в Зарне — раздолья для бесшабашного бега определенно больше, но и наткнулся на всякий скот было больше возможности.

С животиной тут было почти так же как и у Хэлы дома — что-то вроде помеси козы и коровы, или телыга, что-то вроде помеси овцы и ламы, или шабка, что-то вроде… да тут можно было много всего найти, похожего на животных из её мира.

В доме, например, жили такие небольшие и очень симпатичные фицры, и они были очень похожи на кошек, но это были не кошки, потому что хвосты как у ящериц, глаза невероятные, чёрные с белым зрачком, такие узкие, продолговатые. И на голове под шерстью были наросты, как у крокодилов или у тех же ящериц. А ещё они издавали звуки такие “фиц-фиц”, поэтому их так и звали.

В доме они выполняли функцию охотника на туняк, это такие зверьки похожие на не то мышей, не то крыс облезлых, но с чем-то наподобие панциря на спине.

Было много ещё всего, что Хэла вроде и понимала, что напоминало о доме, но всё же не до конца, и наверное это было хорошо.

Вернувшись, она пошла в комнату к серым. Девочки сидели вокруг Томики, лежавшей в постели, и о чём-то тихо беседовали, Карлина при этом говорила поучающим тоном, разводя руками и недовольно цокая языком, расхаживая по комнате туда сюда и периодически останавливаясь, чтобы посмотреть на сидящих вокруг Томики девушек.

Увидев Хэлу, серые стушевались, а виновница всего этого бедлама всхлипнула:

— Прости меня, я прошу тебя, прости, я больше так не буду, — она протянула руки навстречу женщине.

— Ох, глупая моя, курочка, — вздохнула та и, подойдя, дала себя обнять.

— Она думала, что беременна, — возмутилась Карлина, — представляешь? Вот ведь. Не могла подойти и спросить!

— Тогда мне пришлось бы признаться, а я не хотела… — ответила Томика, виновато пряча взгляд. — Хэла, милая, не наказывай его, я тебя прошу. Это я во всём виновата, только я, правда.

— Скажи кто, — тихо спросила ведьма, покачав головой.

— Нет, не проси, ты его накажешь, а я не хочу. Не виноват он. Он хороший…

— Ворг, — отозвалась грубо Йорнария, которая как всегда сидела отстранённо и отдельно от всех. — Я видела, как они миловались.

— Нет, не