Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Окончив в 1945 г. первый класс, я после каникул в сентябре пошёл во второй класс, а Витя – в девятый; снова начались проблемы с учёбой, получал двойки и колы; это называлось отсутствием прилежания, а чтобы оно присутствовало – применялась отцовская порка офицерским ремнём по мягкому месту, чтобы оно болело и напоминало на уроке; отец был всё время занят на заводе, активно участвовал в подготовке выпуска нового более сильного трактора ДТ-54, предназначенного для подъёма сельского хозяйства страны; завод теперь работал на новом оборудовании, стал лучшим в СССР, а папа как главный технолог, должен был с сотрудниками ОГТ (отдел главного технолога) разрабатывать документацию и внедрять её в цехах; он не интересовался моими «успехами», а мама сильно переживала; на родительских собраниях она всё нехорошее обо мне выслушивала в присутствии других родителей, и что ей оставалось делать? Сама работала заведующей заводскими детскими яслями, по вечерам нянчила Олю и занималась приготовлением еды для семьи; на мамины нотации я не реагировал, меня тянуло на улицу к ребятам.
Ранее в Харькове с Виктором в младших классах было иначе, коль скоро их первенец был он хорош собой, то мама всегда проявляла к нему благосклонность; других своих детей она куда менее жаловала; маленькая Оля, правда, ещё приобретала некоторый вес, как любимица отца; но я был в глазах матери и отца совершенным ничто; меня не спрашивали и с моими желаниями не считались – я был всего-навсего сын – и только. Зато бездетные знакомые нашей семьи относились ко мне, маленькому, с любовью; чета очень состоятельных 50-летних медработников, главврач больницы Муравчик и его жена, гинеколог, Лещинская, говорили моим родителям: «Зачем вам третий, у вас есть Виктор и Оля, а Толю отдайте нам»; мы жили с ними в одном доме, они всегда угощали меня вкусными конфетами; мама засмеялась шутке, няня Тихоновна быстро ушла в кухню, а я просто перепугался; мама спросила: «Хочешь жить у них?», и, несмотря на то, что они мне нравились и часто кормили меня вкусными конфетами, я в ответ замотал головой; это повторялось довольно часто, но у меня не было чувства, что Виктор и Оля любимые, а я не любимый; Виктор на правах старшего пользовался, разумеется, большими преимуществами по сравнению со мной; он вёл себя вольно, не признавал над собой никакого начала, ему всё разрешалось. Красавица тётя Поля, молодая жена Сивака Бориса Гордеевича, с любовью относилась ко мне, также уговаривала маму отдать им меня; эти разговоры я воспринимал с испугом, ведь я очень любил своих родных, хотя с самого рождения мама отнюдь не душила меня поцелуями; и она хорошо делала, ведь если бы она любила меня, как своего обожаемого Витюшу, я, вероятно, стал бы таким же, как он, и в этом смысле она была для меня хорошей матерью.
Вечером отец, выслушав информацию мамы о моих плохих оценках и замечаниях в дневнике о плохом поведении, снимал широкий офицерский ремень, и с быстротою
кошки хватал меня, нагибал, зажимал голову между колен, стягивал штанишки, – и беспощадно сёк ремнём; так, наверное, в начале века в его крестьянской семье воспитывали мальчиков; после каждой серии ударов ремнём, отец спрашивал: «Будешь получать двойки?»; я, истошно крича и плача от боли, отвечал: «не буду», затем снова, «хрясть ремнём», тот же вопрос и тот же ответ, пока не будет выполнена воспитательная норма, а она у каждого отца своя, – это называлось «выбить дурь», т.е. почти по Марксу: «Битиё̀ определяет сознание»; остальные члены семьи при этом сидели тихо, как в театре, наблюдали за сценой, которая разыгрывалась в центре комнаты; вот так, а не иначе, азы образования в младших классах отец вбивал в меня ремнём по настоянию матери; и довольно часто моя мякоть не избегала знакомства с ремнём; некоторые родители питали отвращение к телесным наказаниям детей; во всю их жизнь до них никто не дотронулся пальцем, никто их не запугивал, не забивал; росли они под крылышком отца и от природы были людьми рыхлыми и потому в дальнейшем они старались складывать свою жизнь так, чтобы их ничто особенно не беспокоило и не двигало с места, сидели в тепле да в тишине, книжки почитывали, услаждали себя размышлениями о разной возвышенной чепухе; одним словом, жизни они не видели, не знали ее совершенно, а с действительностью были знакомы только теоретически; о том, как сложилась судьба таких моих одноклассников, я напишу в дальнейшем. Я знал, что многим ребятам тоже доставалось от отцов, и, даже больше, чем мне; на отца я зла не держал, т.к. считал, что во всём виновата мать, потому что жалуется ему; часто