Кажется, Анна тоже так считала. В ее глазах сверкал охотничий азарт, губы чуть заметно шевелились. Я услышал – нет, скорее ощутил своим ментальным чутьем, как она напевает:

– Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк, а за ней воробышек прыг-прыг-прыг… Он ее голубушку шмяк-шмяк-шмяк…

Запах вампира усилился – очевидно, наш идальго уже лез по стене. Приложив палец к губам, я бросил взгляд на Анну и кивнул на окно – мол, будь готова, сейчас прыгнет.

Но он не прыгнул – вместо этого раздался глуховатый голос с властными интонациями. Он был рядом, висел на каменной стене, но не пытался ворваться в комнату. Он хотел говорить со мной.

Чудеса, судари мои, дивное диво! Не помню другого такого случая – не считая, конечно, моей ласточки в прежнем ее состоянии и брата Пафнутия, раба божьего, свершившего благочестивый подвиг. Анна тоже изумилась – глаза у нее стали как два кофейных блюдечка.

– Заговаривает зубы? – негромко промолвил я.

Она замотала головой.

– Он клянется Святой Троицей, Девой Марией и жизнью своих детей, что не войдет к нам и зла не причинит. И не хочет входить – знает, что ты его убьешь из быстрого мушкета, как убил его воинов. Ему надо о чем-то тебя попросить… или предложить… Я не совсем понимаю его архаический испанский.

«Хитрит?..» – подумал я. Но перехитрить мой «шеффилд» невозможно. Такое никому не удавалось: ни Малюте, кровавому псу опричнины, ни Цезарю Борджа, папскому отродью, ни остальным ублюдкам, чьи клыки я когда-то вышибал и нанизывал на ожерелье.

– Скажи ему, – произнес я во весь голос, не опуская ружья, – скажи, что я не знаю испанского и потому буду говорить с ним через тебя, моя дорогая сеньора. Пусть изложит свою просьбу… или что там ему надо. Но сначала пусть назовется. Любопытно узнать, кому я выбью мозги.

Анна заговорила, вампир ответил, и в словах его слышалось что-то знакомое, будто бы имя с раскатистым «рр» или, возможно, прозвище. Но в чужом языке имена, да еще непривычные, выделить трудно. Опять же, не очень я прислушивался к сказанному, я держал окно под прицелом.

– Не может быть… – вдруг молвила Анна и, отшвырнув клинок, ринулась к окну. Я поймал ее за край рубашки и заставил опуститься на пол у своих коленей. Здесь она была в безопасности.

– Как он назвался?

Но ласточка меня будто не слышала. Снова пробормотав: «Не может быть! Быть такого не может!» – она застрекотала на испанском с такой скоростью, что у меня зазвенело в ушах. Глуховатый мужской голос раздался снова. Упырь говорил не так быстро, как Анна, но все равно я не понимал ни слова. Однако заметил, что голос уверенный, резкий и властный, как если бы мой собеседник не на стене висел, а расположился в кресле с мягкой подушкой, в личном своем дворце, и неторопливо делал выволочку призванным на ковер подчиненным. Или, положим, то была не выволочка, а приговор: этому отрезать уши, того четвертовать, а тех – под топор и обезглавить без затей.

Говорил он довольно долго, а ласточка слушала с остановившимся взором, и вид у нее был такой, точно глядела она не в окно, а в глубь столетий, где открывались чудные картины. Или величественные, или жестокие и страшные, но в любом случае вызывающие почтительное удивление. Что до меня, то я прикидывал, не высунуться ли в окно и не снести ли вурдалаку черепушку. Однако решил подождать: я тоже не лишен любопытства.

Наконец Анна произнесла пару фраз и подняла ко мне свое личико.

– Я сказала ему, чтобы ждал, что я должна перевести его слова.

Лицо ее было бледным, но не от страха, от возбуждения. Я видел, что она потрясена.

– Кто он такой, ласточка? Испанский король и римский император?[16]

– Нет, дорогой. Он гораздо более известная персона – Франсиско Писарро, завоеватель Перу!

Челюсть у меня отвисла. Прежде мне приходилось иметь дело с упырями, чей возраст исчислялся лет в четыреста или пятьсот – собственно, такими были и Цезарь Борджа, и графиня Батори, и Малюта Скуратов, он же Пашка-Живодер. Все они являлись душегубами и злодеями, но также – чего не отнять, того не отнять! – историческими личностями. Однако меньшего калибра, чем Франсиско Писарро! С его известностью и славой не мог сравниться даже граф Дракула. Нет, не мог! Что он, собственно, свершил, этот валашский господарь? Ну, дрался с османами, иногда удачно, иногда не очень… ну, сажал подданных на кол, резал их, топил и вешал… ну, прославился своими зверствами и стал вампиром…[17]Масштаб деяний Писарро был куда крупнее! Сокрушитель империи инков, завоевавший огромную страну с горстью солдат, разграбивший ее несметные богатства, ставший ее правителем! По сути дела, вот и все, что я знал о Франсиско Писарро, кроме имени. Новость, что он превратился в упыря и пролежал в гробу больше четырех столетий, меня поразила. Хотя, с другой стороны, грехов у него на совести было изрядно, и таким дорога в рай заказана. Такие, по теории Льва Байкалова, как раз и становятся первичными вампирами.

Но эти мысли пришли ко мне позже, а сейчас я с самым дурацким видом брякнул:

– Это какой же Писарро? Тот, кто инков покорил?

– Тот, тот, можешь не сомневаться! – заверила меня Анна.

– Но как он очутился здесь, на Кубе? Я думал, что его похоронили где-нибудь в Перу с большим почетом… салют из аркебуз, гроб под испанским флагом, заупокойные мессы и все такое… и лежит он себе полеживает, а к его саргофагу водят туристов…

– Все было не так, – авторитетно заявила Анна. – Оказывается, его убили в Лиме, прямо в его дворце. Он защищался, заколол одного из нападавших и многих ранил… Но все-таки его убили, и что было потом, ему не известно.

– Спроси еще раз, – потребовал я. – Спроси, знает ли он, как попал на Кубу. Может быть, о чем-то догадывается?

Краткий вопрос, краткий ответ…

– У него нет никаких догадок, – промолвила Анна. – Он только сказал, что раз Куба – остров, то, значит, гроб с его телом привезли на корабле.

Ну, привезли и привезли, подумал я. Не любопытствуй сверх меры, Забойщик! Разве столь уж важно, кто, когда и почему доставил этот «груз двести», закопал его в безлюдных кубинских горах и соорудил часовню?.. В разрезе нынешних обстоятельств плевать нам на это! Тут другое важнее.