Ничто так не возбуждает прапорщиков, как назойливое сопровождение, особенно с боевыми ракетами под крыльями.

— Волноваться всегда стоит.

Баобабова хищно улыбается, показывает своему перехватчику кукиш и хватается за штурвал.

Словно в подтверждение ее слов мой перехватчик, который несколько минут назад передавал приветы от генерала, отстав на сотню метров, выпускает ракету. Вопрос — по кому не рассматривается. По нас, естественно. Оперативный штаб, решив, что лучшие его сотрудники бесславно не справились с поставленной задачей и не вышли в установленное время на связь, принял решение об уничтожении странного самолета. В груде металлолома тоже можно раскопать интересные разгадки.

— Врешь! Не возьмешь!

Штурвал, сжимаемый крепкими руками прапорщика Баобабовой, не сдвигается с места. Не помогают даже удары армейскими ботинками.

— Подсоби, Лесик!

Что остается делать старшему лейтенанту, попавшему в неслужебную обстановку? Только помогать озверевшей напарнице.

Налегаю на свой штурвал. Пыжусь, словно при получении очередного звания. Раздается хруст, штурвалы сдвигаются с мест и, под восторженные крики Машки, “Ту” послушно сваливается на правый борт. Глупая ракета проносится мимо, настигает впередилетящий перехватчик, и только чудо спасает его от уничтожения.

— Так держать! Лево руля!

Не понимаю, о чем это Машка, но кручу штурвал в указанную сторону. Полетать на настоящем самолете для старших лейтенантов сплошное удовольствие. В крутом вираже заходим над аэровокзалом. Высота полета, судя по быстро приближающейся земле, небольшая. Скорость, даже приблизительно, определить трудно. Но ясно видно, как генерал приказывает полковникам выполнить команду “Воздух”. Серые мундиры падают ногами в сторону приближающегося самолета. Проносимся над распластанным строем на минимальных высотах. Чуть не врезаемся в вышку, делаем резкий разворот над автобусной остановкой. Краем глаза замечаю, как суетливо разбегается народ, не дождавшийся последнего автобуса. Только мальчишка с бумажным самолетиком восторженно провожает взглядом нашу огромную тушу. Молодость — пора восторгов и неожиданных открытий.

— Справа два неприятельских самолета.

Баобабова вошла во вкус. Работает штурвалом, как я ручкой, заполняя протокол допроса. “Ту-104” под ее управлением крутится великовозрастной ласточкой, выполняя фигуры не просто высшего пилотажа, а умопомрачительные па, от которых у молодых лейтенантов мутится сознание и хочется поскорее пробраться в комнату стюардесс, где наверняка можно найти хоть один неиспользованный пакет.

В нас время от времени стреляют. Огненные росчерки проносятся очень близко. Разрывы то справа, то слева. Нам пока везет. Расстреляв боезапас, перехватчики уходят на перевооружение, оставляя самолет, а вместе с ним и нас с Машкой в покое. Словно почувствовав, что ему больше ничего не грозит, “Ту” заклинивает штурвалы и гасит все огни. Как в салоне, так и в кабине.

Баобабова, почему-то вспоминая непричастных к создавшейся темноте электриков, зажигает карманный фонарик.

— Вот так, Леша, — изрекает она, направляя луч мне в глаза, — а ты говорил, почетное сопровождение. Попали мы крепко. Не хочу тебя расстраивать, но я не нашла не только персонал, но и парашютов. Как-то мы не позаботились о том, чтобы вернуться. А генерал определенно нас подставил. Он нас всегда подставляет.

— Я прыгать не умею. — Смотрю на твердую землю. И мне грустно. Как начальник отдела “Пи” я должен был позаботиться о путях отхода. А теперь… Машку жалко. Девка и жизни не видела совсем. То под прикрытием, то в засаде. — Может, попробуем сесть?

— С этим барахлом? — Баобабова кулаком тычет в заклинивший штурвал, и тот с легким, но неприятным хрустом отваливается.

Я свой не трогаю. Кто знает, может, и пригодится.

— Леш, — не выдерживает молчания Баобабова. — Вот скажи мне, почему мы не слышим рева двигателей? Почему самолет вроде бы не работает, но не падает? Разве это не противоречит многовековым знаниям, полученным человечеством?

Не знаю, что ответить. Сколько мы уже на “Ту”? Часа четыре? А к разгадке странного самолета не приблизились ни на шаг. Дурной самолет, дурные пассажиры.

В тишине особенно хорошо думается. И в темноте тоже. Сразу представляете, как расстроится генерал, узнав, что посланные им сотрудники секретного отдела “Пи” не вернутся на базу. Как будет он ругать своих полковников за то, что не уберегли они молодые сердца. Как выстроит генерал на взлетной полосе личный состав и скажет: “Эх вы, сволочи! Таких ребят в пекло послали без парашютов”.

— Угробову тоже достанется, — со своего места подает голос Машка. Она мои мысли с десяти шагов читает.

Не успеваем позлорадствовать над неприятностями, которые ожидают капитана, как возникают новые проблемы.

Из темноты, из салона, что за непрочными пластиковыми дверями, раздается странное пение. Одинокий, до глубины души грустный голос даже не поет, а вытягивает жилы. Словно кто-то просит пожалеть его, приласкать и обогреть.

— Что это? — как можно тише, но по возможности мужественнее спрашиваю у Баобабовой.

Машка сползает с кресла, прыгает к дверям, прижимается спиной к переборке.

— Какая разница, — почти огрызается. А что я такого спросил?

Просящий голос все ближе и ближе. Чувствую, как непроизвольно начинает дрожать смелое старшелейтенантское тело. Баобабова на вид не лучше, озлобленная на весь мир. Нервно подергивая губой, срывает с пояса гранату, вырывает чеку:

— Лети, лети, граната, через восток на запад. Лишь коснешься ты певца, оторви все два…

— Маша!

— А что? — недоумевает Машка, пожимая плечами. — Разве здесь есть дети?

Детей, понятно, нет, тем не менее настаиваю, чтобы напарница перестала пользоваться приобретенными в борьбе с оголтелым бандитизмом привычками и репликами.

— Как скажешь, — соглашается с доводами Баобабова и швыряет гранату без комментариев.

В ответ тишина. В смысле, не слышно взрыва. Только неведомый певец на секунду затыкается, производит чавкающий звук и затягивает свою тоскливую волынку снова.

Баобабова говорит очень нехорошее слово, которым обижают собачек, и швыряет в проход остальные шесть гранат. Эффекта никакого. Ни взрывов, ни стонов, ни вспышек. Зато чавканье и нытье самобытного певца все ближе.

Баобабова не выдерживает психологической атаки и прыгает ко мне в кресло.

— Началось, Лешка. Началось. Сваливать пора. Было бы куда, давно свалил. Но Машку необходимо успокоить.

— Прапорщик Баобабова! — говорю шепотом, чтобы не спугнуть преступника в салоне. — Приказываю вам, прапорщик! Немедленно отправляйтесь туда и выясните….

Холодное дуло табельного оружия прапорщика Баобабовой нежно и ненастойчиво прикасается к моему виску, заставляя на ходу принимать другие, нежели задумывались, решения. Вовремя вспоминаю: я как-никак — мужик, как-никак — старший лейтенант и как-никак — старше Баобабовой на целых четыре года. А лейтенанты пацанок на дело не посылают.