— Водянка проклятая привязалась, ходить не могу! — пожаловался Борис, по-ребячьи страдальчески выпячивая губу. — Садись. Почему в неурочье явился, случилось что?

Семен присел на скамейку, сняв шапку, но многозначительно молчал.

Лекари, укутав таз с ногой в толстую шерстяную ткань, установили рядом с постелью царя песочные часы и временно удалились.

— Ну, что на хвосте принес? — грубо спросил царь. Видно, простреливающая ногу боль отнимала у него и последние силы.

— Романовы тайно ведут переговоры с Сапегой.

— Не врешь? — подскочил царь, забыв было о больной ноге и тут же со стоном опустившись обратно. — Кто их свел?

— Яшка Заборовский, твой толмач. И это после стольких милостей, какими ты его одаривал!

— К допросу взял? — мрачно спросил Борис.

— Сказывает, что услужить тебе хотел. Узнать, о чем будут говорить, и донести.

— Узнал? — так же мрачно и односложно продолжал спрашивать Борис.

— Сказывает, что его удалили, как только разговаривать начали.

— А что на дыбе сказал?

— На дыбу еще не брали. Как без толмача переговоры с поляками будем вести?

— Обойдемся. Дьяк Власьев все, что нужно, переведет.

— Еще есть донос, что братья Романовы в тот же день у Федора собрались…

— Так я и знал — зашевелилось осиное гнездо! — воскликнул царь, комкая в ярости рубаху на груди.

— И это еще не все: Бартенев, слуга Сашки Романова, подслушал, что будто про царевича Димитрия говорили!

— Вот видишь — от поляков злые эти слухи идут. А наши толстопузые уже и обрадовались. Забыли, что крест мне и сыну моему целовали!

Борис разошелся. Отпихнув в ярости таз с отваром, хромая, забегал по комнате. Остановился у икон с мерцающими свечами, жарко перекрестился:

— Господи! Да когда же уймутся наконец враги наши!

Повернулся к притихшему Семену. Его черные глаза сверкали решимостью.

— Долго я терпел их козни. Все! Настал твой час, Семен! Умеешь обезвредить — тотчас получишь боярскую шапку.

Семен поклонился.

— Что молчишь? Аль заробел? — спросил Борис.

— Взять-то можно, а в чем их вины искать? Что Алексашка с послом встречался? Ежели отпираться будет? Ведь посла к допросу не возьмешь?

Борис опустил голову на грудь, тянулись тягостные минуты размышлений. Наконец он произнес уже спокойным, мелодичным голосом:

— Ты прав. Тут не силой, надо хитростью изводить недругов наших. Что предлагаешь?

— Сказывают верные люди, — елейно начал Семен Годунов, — будто жена Федора Ксения да Алексашка, брат его, травами всякими увлекаются да заговорами… Вот ежели у Александра во время обыска найдутся вдруг коренья ядовитые, то можно доказать, что присягу братья нарушили и решили тебя ядами извести.

— А сумеешь найти?

— Сумею, — ухмыльнулся Семен. — Бартенев на что? Ему после доноса деваться некуда — если не мы, хозяин его порешит.

— Кого на обыск пошлешь?

— Михайлу Салтыкова.

— Что ж, это верный пес. Скажи, что, если дело сладит, тоже боярскую шапку получит. Пусть только помнит, что эти волкодавы клыки острые имеют. Надо побольше с собой стрельцов взять, да и немцев моих. Они стесняться не будут, коли им хорошие подачки пообещать.

…Капитана Маржере срочно вызвали во дворец, к главе Сыскного приказа Семену Никитичу Годунову. Когда Маржере, бросив поводья своего коня сопровождавшему его слуге, ступил на крыльцо пыточной избы, оттуда выскочил как оглашенный молодой человек в ливрее бояр Романовых, запихивая небольшой кожаный мешок за пазуху. Маржере решительно шагнул внутрь избы. Здесь дотлевал костер под дыбой, пахло паленым мясом. В углу капитан заметил растерзанное человеческое тело в лохматых одеждах. Он с трудом узнал толмача Якова Заборовского. В груди у капитана что-то екнуло — неужели толмач предал его? Но внешне лицо капитана осталось невозмутимым. Хищно улыбнувшись и крепко держа рукоять шпаги, он поклонился, не снимая шляпы, сидящим за столом Годунову и Салтыкову, потом гордо выпрямился:

— Почто зван? Я ведь только государю подвластен.

— Есть царский указ, — змеиной улыбкой ответил Семен Никитич, — будем ночью нынешней брать бояр Романовых за измену.

Опять похолодело в груди у капитана: неужели видели, как он был на подворье Романовых? Годунов испытующе глянул в лицо немца, но тот стоял молча, ожидая приказаний.

Семен Годунов кивнул на Салтыкова:

— Ему приказано командовать. Он возьмет две сотни стрельцов да ты — сотню своих всадников. Слуги Романовых вооружены отлично и наверняка окажут сильное сопротивление.

— Воевать — дело привычное, — сказал капитан, — есть только просьба…

— Какая? — быстро переспросил Годунов, проверяя, не струсил ли хваленый солдат.

— Мне с моей сотней прошу поручить брать главное подворье — Романова-старшего. Думаю, что у него больше всего войска и там будет жарче всего.

— Верно, — обрадованно согласился Салтыков, сам робевший предстоящего дела. — Быть по-твоему! К вечеру приведи в Кремль, вроде как на дежурство, свою лучшую сотню. Людям прикажи привести пищали в полную готовность, однако не говори, куда и зачем пойдем.

Глубокой ночью вышли они из Фроловских ворот Кремля, с горящими факелами процессия не торопясь прошла несколько сот метров к Варварке. Здесь спешившиеся гвардейцы оцепили двор Федора Романова. Стрельцы прошли далее, оцепляя дворы Александра, Михаила, Василия и Ивана.

Первым застучал в ворота, ведущие во двор Александра, Салтыков.

— Кто там в ночь, за полночь? — крикнул сторож.

— Открой по царскому указу! — закричал Салтыков, и, едва калитка приоткрылась, по его команде туда бросились стрельцы. За ними поспешил и Салтыков: скорее в горницу хозяина, к сундучку, куда Алексашка Бартенев должен был положить мешок с кореньями.

— Ага, вот и они! — вскричал с торжеством Салтыков, извлекая заветный мешок и чувствуя, как голова его потяжелела от боярской шапки. И показал пальцем на вбежавшего полураздетого хозяина: — Вязать его! Вязать всех — и подлых и челядь! Доставить в Сыскной приказ к Годунову.

Маржере, как всегда, угадал: самое жаркое дело заварилось у стен подворья Романова-старшего. Услыхав возню на соседнем дворе, слуги открыли пальбу. Гвардейцы по приказу капитана ответили дружным залпом, от которого враз загорелись соломенные крыши сараев. Проломив ворота, гвардейцы рассыпались по двору, вступив в рукопашный бой с челядью. Звон сабель и шпаг, стоны раненых огласили окрестности. Крутя отчаянно шпагой и делая ловкие выпады так, что один за другим падали на землю босые холопы, капитан пробивался к дому. У самого крыльца на него набросились трое. Одного из нападавших капитан сразил выстрелом из пистолета, другого проткнул шпагой, повернулся к третьему, приставив шпагу к его груди.