Он махнул на Робин.

– А теперь… детектив Александер уже рассказала мне о ваших взаимоотношениях с потерпевшей. Никому из нас не по вкусу такие дела, но важно действовать как можно быстрее, когда происходит что-то такого рода. Я понимаю, что уже поздно и что вы наверняка расстроены, но надеюсь, что сможете мне помочь.

– Чем смогу, помогу.

– Хорошо. Просто замечательно. А теперь, насколько я понимаю, вы сегодня встречались с потерпевшей?

– Ее зовут Грейс.

Он опять улыбнулся, и на сей раз улыбка оказалась довольно жесткой.

– Естественно, – кивнул он. – Так о чем вы с Грейс беседовали? Каково было ее душевное состояние?

– Даже не знаю, как на это и ответить, – сказал я. – Я ее теперь практически не знаю. Слишком много времени утекло. Она так и не ответила ни на одно из моих писем.

Вмешалась Робин:

– Ты писал ей?

Я ощутил внезапную обиду у нее в голосе.

«Ей писал, а мне нет».

Я повернулся к Робин:

– Я писал ей, потому что она была слишком молода, чтобы понять причины моего отъезда. Мне было нужно, чтобы она поняла, почему меня больше нет рядом.

– Просто расскажите про сегодняшний день, – попросил Грэнтэм. – Расскажите все остальное.

Я представил себе Грейс: жар ее кожи под моей ладонью, неистовая возмущенная обида, смутные намеки на что-то еще. Я знал, что ищет этот коп. У него уже есть описание случившегося от Грейс, и теперь ему нужно подтвердить его сведениями из других источников – к черту все эти разговорчики про объективность! Какая-то часть меня хотела дать ему это подтверждение. Почему? Да потому что пошло оно все в жопу!

– Я натер ей спину лосьоном. Она поцеловала меня. Сказала, что ненавидит меня. – Я посмотрел Грэнтэму прямо в глаза. – Потом убежала.

– Вы погнались за ней?

– Это было не того рода бегство.

– Но и не особо-то похоже на того рода воссоединение, какого скорее всего приходилось ожидать.

Мой голос зазвучал глухо и твердо:

– Думать, что я изнасиловал Грейс Шеперд, – это все равно что утверждать, что я способен изнасиловать свою собственную дочь!

Грэнтэм и глазом не моргнул.

– И все же отцы регулярно насилуют собственных дочерей, мистер Чейз.

Я знал, что он прав.

– Это не то, как выглядит со стороны, – сказал я. – Она разозлилась на меня.

– За что? – спросил Грэнтэм.

– За то, что я бросил ее. Она довольно недвусмысленно на это намекнула.

– Что еще?

– Еще сказала, что у нее полным-полно дружков. Хотела, чтобы я это знал. Хотела, чтобы мне тоже стало обидно, по-моему.

– Вы хотите сказать, что она ведет беспорядочную половую жизнь? – спросил Грэнтэм.

– Ничего такого я не хочу сказать! Откуда мне вообще знать нечто подобное?

– Она же сама вам сказала.

– А еще она меня поцеловала. Ей было обидно. Вот и решила меня поддеть. Я был ей родным человеком и бросил ее, когда ей было всего пятнадцать.

– Она ведь вам не дочь, мистер Чейз.

– Это неважно.

Грэнтэм посмотрел на Робин, а потом опять на меня. Хлопнул в ладоши.

– Ладно. Продолжим.

– На ней были белый купальник и темные очки. Больше ничего. Она была мокрая, прямо из реки. Когда она кинулась прочь, то побежала к югу вдоль берега. Там всегда была натоптанная тропинка. Она ведет к дому Долфа, до него около мили.

– Это вы избили мисс Шеперд?

– Нет.

Грэнтэм поджал губы:

– Хорошо, мистер Чейз. Пока хватит. Потом еще поговорим.

– Я подозреваемый? – спросил я.

– Я редко огульно рассуждаю о таких вещах на столь ранних этапах расследования… Однако детектив Александер утверждает, причем довольно настойчиво, что вы на такое не способны. – Он на секунду примолк, посмотрел на Робин, и я заметил шелушинки высохшей кожи у него на очках. – Естественно, я вынужден принять во внимание тот факт, что вас с детективом Александер тоже связывают какого-то рода личные отношения. Это несколько все усложняет. У нас будет куда лучшее представление обо всем этом, как только мы побеседуем с самой потерпевшей… – он быстро поправился, – с Грейс.

– Когда это будет? – спросил я.

– Пока ждем разрешения врача. – Тут у Грэнтэма зачирикал мобильник, и он посмотрел на высветившийся номер. – Мне нужно ответить.

Поднеся телефон к уху, детектив отошел в сторонку. Робин придвинулась ближе ко мне, и все же я поймал себя на том, что мне трудно посмотреть на нее. У нее было словно два лица: то, которое я видел над собой в неверном свете ее спальни, и то, что наблюдал совсем недавно, – лицо копа.

– Зря я тебя проверяла, – произнесла она.

– Зря.

– Прошу прощения.

Робин встала прямо передо мной, и такого мягкого выражения у нее на лице я еще не видел с самого момента своего возвращения.

– Все очень непросто, Адам. Все эти пять лет в моей жизни не было ничего, кроме работы. Я подхожу к ней серьезно. Я хороша в ней, но сама она далеко не всегда настолько уж хороша. Отнюдь не все время.

– Что ты имеешь в виду?

– Отрываешься от нормальных людей… Видишь вокруг только темную сторону… – Она пожала плечами, немного поразмыслила, как лучше пояснить свою мысль. – Даже самые честные люди регулярно врут копам. Со временем к этому привыкаешь. А потом уже начинаешь ожидать этого. – Робин явно боролась сама с собой. – Я знаю, это неправильно. И мне это не нравится, но я уж такая, какая есть. Это то, чем я стала после того, как ты уехал.

– Ты никогда не сомневалась во мне, Робин, даже в самые худшие времена.

Она потянулась к моей руке. Я не стал ее отдергивать.

– Она была такая невинная душа, – произнес я. Про Грейс.

– Она справится, Адам. Люди и не с таким справлялись.

Но я уже мотал головой.

– Я не имею в виду то, что произошло сегодня! Я говорю про то, когда я уехал. Когда она была ребенком. От нее словно свет какой-то исходил. Это то, что обычно любил повторять Долф.

– И что же?

– Он говорит, что большинство людей живут между светом и тьмой. Это то, как обычно устроен мир. Но некоторые несут свет прямо в себе. Грейс – как раз из таких.

– Она уже не тот ребенок, какого ты помнишь, Адам. Причем уже давно.

Что-то такое было в голосе Робин…

– Это ты о чем? – спросил я.

– Примерно с полгода назад дорожный патрульный полиции штата перехватил ее, когда она гнала сто двадцать[14] по автостраде в два часа ночи на угнанном мотоцикле. На ней даже не было шлема.