Худощавый Френ не смог бы одолеть троих взрослых и крепких мужчин, но в его голосе не мне одной послышалось что-то такое, что все они – даже Смайлс – отступили.

Френ поднял корзину, бережно поправил одеяльце одной рукой, кивнул Сидду:

– Возьми его, Сидди. Да не поднимай одеяло… Ветер холодный, он может простудиться.

Затем Френ подошел ко мне.

– Поднимайся. – Он подал мне руку – Смайлс громко выдохнул через стиснутые зубы, как будто при нем кто-то лизнул лягушку.

– Простите… я не смогу идти. У меня нога очень болит… и голова так… – Меня стошнило ему под ноги.

Это было ужасно – запах ужасный и то, как они все смотрели на меня. Я бы заплакала, наверное, но слишком сильно устала. Кажется, устала от всего – в этот момент мне стало плевать, что со мной дальше сделают. Я была уверена, что Френ меня оттолкнет, но он слегка согнул колени, закинул мою руку к себе на плечо, прижал к себе:

– Давай-ка, не раскисай. Я тебе помогу. Сидд, отдай лампу кому-нибудь из мужиков… и пошли.

Говардс потянулся было к корзине, но Сидд помотал головой:

– Братика я сам понесу.

И все покорно пошли вниз: впереди притихший Говардс с лампой, за ним – Смайлс и Гаррт, Сидд с корзиной. Замыкали шествие мы с Френом – шатаясь, как пьяные, из стороны в сторону, мы спускались по тропе, как по винтовой лестнице.

Мы вернулись в город вместе с рассветом. Мафальда ждала нас у куста шиповника: волосы растрепаны, глаза широко раскрыты, губы дрожат. Она бросилась к сыновьям с тихим криком, упала на колени прямо в пыль, обняла, прижала к себе Сидда и корзину. Я увидела, как она отогнула в сторону одеяло и замолчала, до боли прикусила губу, побледнела так сильно, как будто это она сама, а не ее сын, опустела.

Я очнулась в комнате, обшитой светлым деревом. За окном ярко светило солнце, пробивалось через неплотно задернутые голубые занавески. У постели, в которой я лежала, на тумбочке, в зеленой бутылке из-под вина, стоял букет полевых цветов – и от них пахло медом и дождем. Рядом с букетом лежали свернутые кульками бинты, мази в баночках, пучки сухоцветов; дымилась легким паром глиняная кружка с чем-то горячим. Я потянула носом: куриный бульон. Мои руки казались особенно белыми поверх темно-красного стеганого одеяла. Я чувствовала себя слабой и легкой, как туман. Сколько же времени я провела в этой комнате?

Даже повернуть голову оказалось нелегко. Рядом со мной стоял стул. Я осторожно потрогала вышитую подушечку – теплая. Кто-то сидел здесь, рядом со мной, совсем недавно.

– Ты очнулась.

На пороге стояла Мафальда. Раскрасневшаяся – видимо, только что с кухни – с круглым подносом в руках. Значит, я была в ее доме. Но почему?

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Кажется, она была растеряна: не знала, что сказать. Наконец приняла решение – фыркнула, твердым шагом прошествовала через комнату к постели и грохнула об тумбочку подносом.

– Принесла еды – так и подумала, что ты сегодня очнешься. Тут каша на молоке, кофе, сыр, а на тумбочке – бульон. Живо поставит тебя на ноги… Это было не просто, гнев раздери твою рану… Но я все же справилась. Что за дрянь в ней была?

– Не знаю. – Собственный голос звучал непривычно тихо, как будто сквозь толщу воды. – Она сказала, какой-то яд…

Трактирщица кивнула:

– Так и подумала. Славно, что рану прижгли, но выглядело все плохо. Я позвала Эсти – это наша травница, – сказала, что Сидда укусила змея. Она дала зеленой мази из ночных бражников – хорошо вытягивает яды. Все равно пришлось попотеть, но… Раз уж я приняла тебя в своем доме, решила: сделаю, что могу. Болит?

– Я пока не знаю…

– Пошевели пальцами. Ну?

И я вдруг заплакала. Сама не знаю почему – наверное, просто потому, что никогда до этого не лежала в такой мягкой и чистой – домашней – постели и полная женщина, похожая на маму, не приносила мне кашу и бульон. Она поняла меня по-своему и ахнула:

– Раз больно, так не шевели, не шевели! Куда спешить-то? Спешка хороша – комарье бить, а тебе куда спешить… Ну-ну, не плачь. Съешь лучше кашки!

Я расплакалась еще сильнее – было стыдно, но ничего не могла с собой поделать. Мафальда села на край кровати и вдруг обняла меня – прижала к себе и покачала, как качают маленьких детей. Слезы высохли – видимо, от неожиданности.

Прижатая к ее необъятной груди, я затаила дыхание, вдыхая запахи кухни, сушеных трав, конюшни.

– Я знаю, что это ты вытащила его, – сказала Мафальда моей макушке. – Френ мне все рассказал, и Сидд тоже. Так и знала, что на этих, – она сказала непечатное слово, – полагаться нельзя. Спасибо.

– Не за что. – Теперь мой голос звучал еще и придушенно.

– Говардс пытался вякать. Требовал, чтобы тебя выкинули из города. Это его Смайлс науськивал, я-то знаю… Своей башки на плечах у него нет – одна видимость, все в мускулы ушло. Ну, я сказала, куда им идти, можешь мне поверить. Пустая, не пустая – совсем девчонка… Как она тебя отделала – еще и на голове такой синячина…

Итак, Френ не стал выдавать их. Да, он привел меня в город, защитил – хотя я до сих пор не знаю и не узнаю никогда, хватило бы у него на то смелости, не появись так вовремя Сидд. Но ссориться с остальными ему не хотелось… В конце концов, рано или поздно я уйду – а Френ останется с ними.

– Я давно здесь?

Мафальда разомкнула объятия, взбила подушку у меня за спиной, сунула мне в руки теплую миску с кашей.

– Две недели. Ешь кашу.

– Две недели?!

– Ну, пятнадцать дней, если хочешь точно. Ешь!

Каша была еще теплой – и очень вкусной.

– А Руна?

– Кто?.. А, твоя лошадь. С ней все хорошо. Отрабатывает стол и кров – повезла моего соседа в город… Надеюсь, ты не против. Спросить тебя я все равно не могла… Я и плащ твой заштопала – решила, ты против не будешь. Своим фирменным стежком – точно не разойдется. Еще кое-что из одежды починила… Кое-что пришлось сжечь. Ты несколько раз приходила в себя, но несла какую-то околесицу. Ты не помнишь?

– Нет.

Пятнадцать дней. До спасения Крисса она не дала мне даже одну ночь заночевать под своей крышей – потому что боялась осуждения соседей или, может быть, из-за собственных предрассудков… А теперь эта чужая женщина приняла меня в своем доме, лечила, кормила, мыла. Я коснулась своих волос – чистые, мягкие. Такими они не были уже давно. Пальцы наткнулись на ткань на затылке.

– Примочка из солнце-травы. Ты уже в порядке, но синяк сошел не до конца.

– Спасибо…

Мафальда нахмурилась:

– Ни к чему. – Тогда мне показалось, что она чем-то недовольна. Уже позже я поняла, что, должно быть, ее смутило выражение моего лица.