Лицо Даниэля на мгновение исказилось, но тут же застыло вновь; Вельх, повинуясь повторному окрику капитана, бросил оружие ко входу и, держа руки на виду, пошел вперед.

Выходя, уже чувствуя на себе тяжесть движущегося, обвивающего его тело стального троса, которому магия даровала недолгую жизнь, Вельх Гленран услышал, как мальчишка за его спиной выронил на мраморные плиты кинжал, бросился к умирающей и, не сдерживая рвущихся из груди слез, горячо, с пронизывающей болью и нежностью зашептал: «Мама!.. Ма… ма!..»

8

Темнота распахнулась, когда режущий, ослепительный Свет взломал ее яростным ударом, сопровождаемым скрипом откатывающейся в сторону двери.

— Кто здесь?!. — хрипло прошептал Вельх, пытаясь встать.

Распухшее тело отозвалось тупой гложущей болью, по плечу снова потекла горячая липкая кровь.

— Кто здесь?.. — повторил Гленран, отчаянно жмурясь, но все же пытаясь сквозь слезы смотреть на свет.

Ему ничего не ответило молчание, но само по себе для Вельха это было совершенно понятным ответом. Он замолчал и, глубоко вздохнув, принялся ждать.

Ожидание продолжалось недолго. Сквозь слепящий свет стал виден силуэт стройного высокого мужчины, но не более того. Внимательно осмотрев Гленрана — воин чувствовал на себе этот привычно-тяжелый, изучающий взгляд, — пришедший наконец сказал:

— Ты предал меня.

Его мощный, глубокий и властный голос разлился в перекрестии света и темноты, прозвучал в каждом уголке каменного мешка, замер на миг, повисая между Гленраном и им самим, — и медленно угас.

— Это ложь, — хрипло возразил Вельх, не считая нужным добавлять титул, — я никогда вас не предавал.

После недолгого молчания стоящий перед ним заговорил снова.

— Я прочел твои дневники, Вельх, — сказал он, и эти слова заставили Гленрана закашляться.

— Ну и что? — сказал он наконец, и в голосе его слышалась насмешка, прикрывающая неуверенность.

— Ты презираешь меня.

Воин молчал.

— Ты не любишь меня. Ты не почитаешь меня. Более того, ты равняешь меня и Катарину к обычным смертным существам, не признавая в нас Высоких Правителей, благословенных Богами.

— Я… Вы правы. Да, я так считаю.

— Значит, в смертельный для меня момент ты можешь сделать неправильный выбор, и вероятность этого все более увеличивается с каждым прожитым днем.

Вельх не отвечал. Раньше он был уверен в том, что в случае опасности умрет, спасая своего господина, но теперь с непривычным бессильным опустошением в его мыслях рождалась странная, недодуманная пока неуверенность.

— Ты перестал быть моим телохранителем, или перестанешь быть им в скором времени, — продолжил голос, выжигая в Вельхе свои слова. — А значит, ты предал меня.

— Вам судить, — ответил Гленран.

— Я рассудил уже.

Вельх снова закашлялся. Он вспомнил кислоту, выедающую живот.

— Ты вспоминаешь смерть Джереми Гарса, — кивая в свете, сказал голос, в котором слышалась жестокая насмешка, переплетенная с неподвижным спокойствием. — Напрасно. Ты не умрешь так, как он.

В комнате повисла тишина.

— Как же я умру? — спросил Гленран, уставший от ожидания и понимающий, что действительно рано или поздно он должен был получить возмездие за слишком мятежные мысли, которые выразил на бумаге своих коротких дневников; более того, согласный с тем, что он был достоин принять это возмездие именно сейчас, хотя и считающий, что лучшим из наказаний для него, раньше преданного принцу сверх всякой меры, было бы отлучение от Черного Камня и возможности служения Высокой Семье…

— Я отрекаюсь от тебя, — тихо сказал принц.

И Вельх, замерший перед Силой его голоса, почувствовал вдруг, как перестает биться в его груди второе, каменное сердце. Затем привычная тяжесть его пропала, сменяясь пустотой, и Гленран понял, что отныне он обыкновенный смертный, которому, кроме всего прочего, осталось не так уж и долго жить.

— Сейчас я уйду, и дверь останется открытой, — услышал он. — Ты можешь умереть здесь, но можешь и бежать. Начиная с этого мгновения у тебя будет восемь часов, по истечении которых я спущу с цепи Гончую Ада.

Вельх вздрогнул всем телом, впиваясь руками в каменный выступ кровати, и усилием воли подавил рвущую все тело холодную дрожь.

— Ты можешь сохранить свою душу и даже остаться в живых, Вельх, — в гаснувшем свете негромко произнес принц Краэнн, — ты можешь сделать это!.. — Сила его голоса встряхнула Вельха так, что он едва устоял на ногах.

— Как?.. — прошептал он, чувствуя наползающий со всех сторон мрак, в котором уже проступали контуры Гончей, и понимая, что убить это порождение тьмы не в его силах — теперь, когда он лишен всего, даже оружия, которое может причинить ей вред.

— …Но если ты выживешь, Гленран, — продолжал, будто не слыша его, принц, — помни, что лишь по милости я дарю тебе жизнь. И когда-нибудь потребую за это расплаты. Ты уплатишь цену?.. Или прямо сейчас побежишь к ней, искать ее защиты?..

— Ваше высочество… — невнятно воскликнул Вельх, изо всех сил борясь с накатывающейся на него судорожной дрожью. — Там, в доме Ферэлли… это был не я, это был кто-то другой… Очень хорошо экипирован… магическими вещами… одна из них давала ему нечеловеческую силу, он убил мать Даниэля моей рукой…

— Я знаю, — тихо ответил принц. — Я знаю, что в этом ты как раз невиновен…

— Это она!.. — содрогаясь, но по-прежнему борясь с холодной, болезненной дрожью, рвущей его тело на куски, прохрипел Гленран. — Это ловушка, которую подстроила она, ваше высочество, она…

— Я знаю, — ответил глубокий, сильный голос в полной темноте, — и только сейчас, когда дневники были уже закончены, когда было уже неоспоримо поздно, Вельх почувствовал в нем пустоту с трудом переносимого одиночества, почувствовал непонятное, идущее откуда-то из внутренней темноты, непродуманное пока еще сомнение.

— Ты дал мне ответ. — Он помедлил и непререкаемо добавил: — Теперь беги, или ты умрешь.

9

Принцесса вскинула голову и жестом приказала щебечущим ради ее увеселения служанкам замолчать.

Модистки, камеристки и примерщицы, держащие в руках многочисленные детали ее роскошного белоснежного платья, замерли, отходя на шаг назад и вглядываясь в лицо Катарины с некоторой опаской.

Взгляд инфанты несколько ударов сердца был где-то далеко, она приподняла подбородок и ловила неслышимые остальным слова неожиданного отчета.

С десяток секунд пронесся в осторожной, опасливой тишине, как вдруг принцесса внезапно выпрямилась, и каждая из девушек и женщин, стоящих здесь, увидели, как неожиданное изумление, а затем непонятное напряженное бессилие промелькнули на красивом нежном лице инфанты.