Вновь зардевшись, с очаровательной неуклюжестью, которую она помнила в нем еще с детства, юноша обнял ее за плечи и извинился. Он знает, сказал Том, что поступил по-идиотски и не стоило поднимать эту тему, он сожалеет об этом, но кое-кто – если честно, то его девушка – сказал, что ему не должны быть до фонаря чувства других людей, вот он и попытался понять Джини, и, кажется, у него это получилось, и, хотя он вовсе не собирался совать свой нос в чужую душу, Джини выглядит сейчас такой изменившейся, что он счел себя обязанным поговорить с нею…

Джини была уже не в состоянии справиться со своими эмоциями и разревелась. Ее слезы испугали Тома, но унять их она была не в состоянии. Том терпеливо ждал, пока Джини успокоится, принес ей бумажные салфетки и сварил кофе.

– Скажи мне, – спросил он, – из-за чего ты расплакалась?

– Не из-за тебя, Том. – Джини благодарно сжала его руку. – Можешь себя ни в чем не винить. Ты, наоборот, был очень добр ко мне. Видишь ли, просто, пока я была в Боснии, я была не в состоянии плакать – просто не могла себе этого позволить. И слезы копились внутри меня, словно ждали, пока я вернусь домой. И вот теперь, когда я вдруг начинаю вспоминать, они начинают литься.

– О чем же ты вспоминаешь? – Мальчик устремил на нее пристальный серьезный взгляд. Джини поняла: этот повзрослевший ребенок пытается вести себя так, как, по его мнению, должен вести себя мужчина.

– Я вспоминаю тот ужас, который мне довелось увидеть: умирающих людей, раны… Ты же смотришь выпуски новостей по телевизору, Том, так что можешь себе представить. Конечно, перед тем, как отправиться туда, я тоже видела эти передачи, кроме того, Паскаль показывал мне свои фотографии. Я знала, что увижу там, и думала, что готова к этому. Я не учла только одного: когда ты видишь это сам, когда находишься вблизи от этого – месяц за месяцем, когда ты понимаешь, что ничто из написанного тобою не в состоянии это остановить… – Она судорожно вздохнула.

– Понимаю, – задумчиво нахмурился Том. – Почему тебя потянуло туда, Джини? Почему обязательно писать о войне? Только потому, что этим занимался твой отец? Потому что за это ему присудили Пулитцеровскую премию? Или, может быть, из-за Паскаля? Чтобы работать вместе с ним?

– Наверное, все эти соображения сыграли свою роль, Томми, – вздохнула Джини. – Сейчас я знаю только одно: в Боснию я больше не вернусь. И ни о какой другой войне писать уже никогда не буду.

– А мне кажется, будешь, – откликнулся Том. – Мама давала мне читать твои статьи. Они были такими настоящими. А когда мама читала твой репортаж из Мостара, она плакала.

– Не надо, Том! Давай не будем об этом говорить. Знаешь, ты очень помог мне, а время сделает все остальное. Во всяком случае, я на это надеюсь.

– Тебе не хватает Паскаля. – Том встал. – Мама говорит, что в этом – половина твоих проблем, и я с ней согласен. А как-то вечером она сказала, что если бы у нее был номер его телефона, она позвонила бы ему и как следует бы врезала за то, что он не возвращается.

– Что? – Джини тоже вскочила на ноги. – Она не должна делать этого! Она не имеет права вмешиваться…

– Успокойся, не будет она ничего такого делать. А я, кажется, понял, в чем дело. Ты ничего не говорила Паскалю, ну, что ты больна?

– Том, я не больна. И давай прекратим этот разговор.

– Он знает о том, как ты похудела? Он знает о том, что ты провела Рождество в одиночестве?

Щеки Джини залил багровый румянец.

– Кто тебе такого наговорил? Это неправда. Я ходила в гости к друзьям.

– А вот мама думает совсем другое. Я слышал, как она говорила бабушке.

– О, ради всего святого! Это становится просто невыносимым! Терпеть не могу, когда обо мне сплетничают! Линдсей совершенно не касается, как и с кем я провела Рождество.

– А вот и касается! Она – твоя подруга. И Паскаля касается. Я знаю Паскаля, он мне нравится. А ты – могу поспорить – не сказала ему ни слова ни о Рождестве, ни о том, что с тобой происходит, – вообще ни о чем. Потому что мама права: если бы он знал обо всем этом, то вылетел бы первым же рейсом.

– Том, ты наконец прекратишь этот разговор? Оставь меня в покое!

– Нет, не оставлю! – Джини внезапно осознала, что Том тоже не на шутку разозлился. – Ты лжешь Паскалю! А лгать нельзя, особенно тем, кого любишь…

– Я не лгу! – с гневом перебила его Джини. – Да, возможно, существуют кое-какие вещи, о которых я предпочитаю ему не говорить, но на то есть свои причины. Он должен работать, понимаешь, Том? Он живет своей работой. И еще запомни, Том: правда иногда способна причинить боль, а ложь, наоборот, может оказаться полезной, даже милосердной. Когда ты станешь постарше, то поймешь все это.

Последняя фраза была ошибкой, и Джини сразу же поняла это. Краска залила его лицо и шею.

– Врать нельзя! – взорвался Том. – И в первую очередь врать друг другу не должны люди, живущие вместе! Меня от таких просто тошнит! Жены врут мужьям, мужья – женам. Вот, например, мой папаша: когда он объявляется – примерно раз в сто лет, – вранье из него так и прет…

– Не надо, Том, – начала она, протянув руку в его направлении. – Извини меня за эти слова и не думай так. Твои родители не живут вместе, они разошлись много лет назад. Ты не должен судить их так строго…

– Почему это не должен? Все так и есть, я правду говорю. Они были женаты – у них была свадьба – всякие торжественные клятвы и так далее. Потом родился я. Потом они разошлись. Надавали друг другу честных слов и не сдержали ни одно из них. Я думал, ты – другая; ты и Паскаль. – Том уже почти кричал. – Он мне вправду нравится, я уважаю его. Я думал: может, это и впрямь возможно – любить кого-то и чтобы это длилось не один месяц, а долго-долго.

Том умолк. Внизу хлопнула входная дверь. Том и Джини молча прислушивались к шагам Линдсей, поднимавшейся по лестнице. Лицо Тома горело, а Джини растерянно смотрела на него. Внезапно Том сделал яростный жест и выбежал из кухни, с грохотом хлопнув дверью.

Через несколько секунд в отдалении бухнула дверь в его комнату, и почти сразу же воздух сотрясли мощные аккорды рок-музыки. Вошла Линдсей – полная энергией и, по-видимому, довольная собой. В ту же секунду, словно догадавшись об этом, заверещал телефон. Линдсей сняла трубку, несколько секунд молча слушала, а затем сказала:

– Знаешь что, Марков, я сейчас не хочу это слушать. Мне все это попросту ни к чему. У меня – выходные, понял? Вот и хорошо! А теперь, Марков, оставь меня в покое. – Она положила трубку и, повернувшись к двери, крикнула: – Том, убавь звук на несколько децибел, пожалуйста.

Грохот ударных стал чуть тише.

– Что у вас тут приключилось? – повернулась она к Джини. – Потасовка?

– Похоже на то, хотя я и не уверена. Том был очень добр со мной, мы беседовали, а потом разговор вдруг пошел на повышенных тонах. Затем…