Но я уже была на безопасном расстоянии и вполне могла не расслышать.

Вот только куда идти, я придумать решительно не могла. Сначала заботливая Римка, а потом эта нелепая Метелкина умудрились как-то расстроить весь мой мысленный строй. Домой неизвестно почему расхотелось, хотя самое время было начинать убираться к возвращению родителей. (Ненавижу это домохозяйское слово — «убираться». Может, из-за него и расхотелось?) А еще было самое время купить продуктов для нормального обеда. И кстати, не забыть хлопья «геркулес» и кефир. Конец полуфабрикатам-вареникам и пельменям, галушкам… хотя что за галушки? Да-да, Галушко — новый Гоголь из цеховой литературной организации… Но так опозориться! Принять этих ненормальных за профессиональный писательский союз! Прибежать без звонка бог знает куда! И развесить уши, как девчонка! Ф-фу… Давненько я не переживала такого стыда. Даже ярость от разговора с Римкой поутихла.

Отгоняя досадные мысли, я прилежно занялась покупками. Домой явилась, как примерная хозяйка: с мясом, овощами и зеленью. («Геркулес», правда, купить все-таки забыла, так что пришлось смотаться еще в магазинчик за углом.) Но странно: ощущение чего-то несделанного не уходило. Как будто я не исполнила чего-то ДЛЯ СЕБЯ. Но чего именно? Не обзавелась новой книгой? Не заглянула в секонд-хэнд? В очередной раз не встретила прекрасного принца?

И только когда я вымыла пол до зеркального блеска и пропылесосила все три ковра; когда полила мамин фикус и тщательнейше протерла влажной тряпочкой каждый лист; когда, наконец, сложила диван в родительской комнате и убрала в гардероб все расшвырянные куда попало блузки, свитера и колготки, — только после этого в моей душе воцарились заслуженные тяжким трудом мир, покой и гармония. И даже ехидная мысль о том, что САМА ПО СЕБЕ я, очевидно, не способна жить нормально (да и вообще, быть может, ни на что не способна!), — даже эта мысль присмирела где-то в тихом уголке сознания.

Напоследок я устроила себе праздник тела и души. Технология его заключается в том, чтобы, наполнив ванну приятно-теплой водой (и тут самое важное — поддерживать постоянную температуру: горячая вода расслабляет, а в прохладной исчезает ощущение комфорта), добавить в нее хвойного экстракта до бледно-салатного оттенка, после чего вынуть мыло из прикрепленной к стене мыльницы на присосках, которую затем досуха вытереть, а на место мыла пристроить книжечку «туалетного» формата; на уголок же ванны положить шариковую ручку с пустым стержнем — для переворачивания страниц.

Эту процедуру я мысленно именую «нирвана».

Книгу для нирваны я обычно выбираю долго и придирчиво. Иногда это бывает старушка Агата, иногда — весельчак О.Генри; но, пожалуй, лучше всего на этом празднике звучат фрагменты из длинных — любовных ли, приключенческих — романов. Совсем по-иному воспринимается в воде каждое слово описания зимнего леса или, допустим, описания наряда героини. По-своему хороши, впрочем, и диалоги, но переворачивать страницы приходится чаще. (А каково читать в нирване НОВУЮ КНИГУ!!! М-м-м!!!)

Но сегодня от усталости мне было не до мук выбора, к тому же время поджимало — через сорок минут должны были отключить воду. Я схватила со стола первое, что попалось под руку, — и как раз подходящего для мыльницы размера. Это опять оказалась повесть о театральном осветителе. Нет, но как же она все-таки называлась? Любимая-то книга! «Записки после премьеры», что ли? «Полет над сценой»? Что-то в этом роде… Хотя есть же данные в конце книги! Второй лист обложки был цел, только слегка надорван. Я перевернула его. И полотенце выпало у меня из-под локтя.

Повесть называлась — «Премьера полета». А рядом значился автор. Валерий Галушко.

Утром я проснулась другим человеком. То есть, разумеется, это была я же, только моложе лет на… я затруднилась уточнить на сколько. Пожалуй, я ощущала себя двенадцатилетней, и как будто папа обещал повести меня в цирк. И с самого утра прекрасная мелодия лучшего в мире марша «Парад алле!» прорывалась ко мне сквозь привычные реплики: «Марина, подмети в своей комнате!» или «Ты уже сделала английский на завтра?»

А может быть, мне было пятнадцать, и я собиралась на первый в жизни школьный вечер. И требовалось, осторожно приплясывая под пластинку «Песняров», симметрично накрутить волосы на мамины жесткие бигуди, в то время как двойной слой ярко-малинового лака на ногтях и не думал сохнуть…

Но теперь-то мне, по счастью, не нужно было делать никакого английского! И по счастью, был уже давно изобретен фен «Скарлетт» для укладки волос горячим, теплым и прохладным воздухом, и к нему прилагалась отдельная специальная насадка для придания прическе объема! И давно появилось в продаже множество оттенков быстросохнущего лака с переливающимся блеском, не говоря уже о всевозможных типах макияжа: ультралегкий, классический, «золотая осень», «вечеринка» и так далее, смотри любой женский журнал! И какая все-таки удача, что даже «Работница» и «Крестьянка» ныне перестали призывать к простоте и скромности в общественной и личной жизни и помещать назидательные статьи вроде «Разрешите заглянуть в вашу сумочку»!

Кстати (а точнее, совершенно некстати) обнаружилось, что все мои сумки оставляют желать лучшего: черная из натуральной кожи казалась пришелицей из девятнадцатого века, желто-коричневая с золотыми кольцами, пару лет назад вполне эффектная, почему-то приобрела пошло-маскарадный вид, а красная лаковая демонстративно не сочеталась ни с одной вещью в моем гардеробе.

Недрогнувшей рукой я влезла в мамин комод и извлекла ее жемчужно-серое, расшитое бисером сокровище, которое надевалось исключительно в театр и на торжества в папино училище. К нему подошла мамина же перламутровая брошка в виде бабочки. На моем любимом сером свитере она смотрелась, пожалуй, интересно. Но что делать с бежевой юбкой? Теперь уже она выглядела совершенно не из той оперы. И я решилась на риск: натянула белые брюки, недвижимо пролежавшие в гардеробе лет десять и вопиюще не соответствующие (обязательно сказала бы мама) моему возрасту. (Да что там сказала! Мама просто пригвоздила бы меня взглядом к полу и никуда не пустила бы.)

Теперь же в результате моей полной бесконтрольности в зеркале отразилось существо совершенно чуждого мне типа внешности, интеллектуального и морального уровня и, надо думать, образа жизни. На меня воззрилось нечто среднее между не слишком юной путаной и неудачливой претенденткой на должность дикторши местного телевидения. Правда, надетое пальто все-таки перевесило впечатление в пользу дикторши. Но возможно ли было явиться в таком виде на глаза автору любимой книги?!

Ужаснувшись, я сдернула бабочку. Сунула обратно в комод бисерную сумочку. Содрала с век блестящие тени, а со щек — вульгарные пятна румян. Кого это, интересно, я собралась покорять? Неужто Валерия Галушко? Человека, написавшего… где же это? Кажется, еще в самом начале повести…

Удивительная вещь: она нравится не всем! Вчера я слышал, как в буфете одна из ее подруг (а как еще ее назвать, если они постоянно рядом — на репетициях, спектаклях и в буфете?) сказала другой, отвратительно усмехаясь:

— С таким лицом, безусловно, только на сцену! Только в первую линию!