Я поднялся. Взял жену и ушел. Увы, такие эффектные хэппи-энды бывают только в кино. Целый и невредимый Ромео Холтофф, это унылое мачо, продолжал опылять мозг беззащитной девушке. Он уже благополучно добрался до рыбалки. Затевахин недобитый.

Мы с женой ехали домой в такси по вечерней Москве. Город феерил огнями, не подозревая, сколько нечеловеческих страданий выпало в тот день на долю его жителей. Я думал о том, что надо бы законодательно запретить идиотам ходить на свидания.

Жена привалилась ко мне и дремала. Она прижалась ко мне плотнее обычного.

На нашем первом свидании много лет назад я ни слова не сказал ей ни об играх, ни о «бабах», ни об охоте. Жена до сих пор не знает, кто такой Затевахин.

Мне кажется, она наконец оценила.

С юных лет меня волновали глобальные вопросы мироздания.

Например, куда люди девают носы, когда целуются. После советского фильма «Девчата» я выдохнул, что не один такой.

Или же: как девушки решают, что да, вот этому я отвечу взаимностью, а вон тот – неформат и неконвертируемая валюта.

Процесс принятия столь судьбоносного решения рисовался мне древнегреческой мистерией. Чем-то сакральным с весталками и гаданиями на внутренностях священных животных. А когда решение принято, внутри девушки начинается фестиваль индийское кино (по моей версии): там у нее все танцуют, запускают фейерверки, и ее брат, оказавшийся ее дедушкой, торжественно благословляет внучатую сестру на брак.

С другой стороны, не исключено, что на самом деле процесс выглядит до оскомины безынтересно. Один нейрон приходит к другому, почесываясь после сна, и говорит «ну че, пошли в центр удовольствия». Хотя это больше похоже на мужской мозг. Я не знаю.

Я знаю только одно: как моя жена сделала свой выбор в мою пользу. Я знаю это с точностью до секунды.

Дело было зимой. Я отправился на «коробку» во дворе перед домом поиграть в хоккей. В полной амуниции: в защите, в каске и в крагах. На эту «коробку» со всей округи традиционно стекались мужики, которые в свое время в припадке здорового образа жизни понакупили себе дорогую форму, и ее надо было где-то выгуливать, как девочкам – сумки. Не все из них умели кататься на коньках. Но на всех одинаково элегантно сидела хоккейная каска. Если стоять на месте и не двигаться, каждый мог выглядеть брутально.

Я принадлежал к числу тех немногих, кто кататься умел. Страшно сказать: я умел кататься, не опираясь на клюшку. Я был лидером команды местных хроников и пенсионеров.

В тот день к нам на «коробку» прибыла молодежь из соседнего микрорайона. Мы заранее договорились с ними о товарищеском матче. Это была наша первая совместная игра, так что соперники не представляли уровень мастерства друг друга.

Собравшиеся катались по площадке перед игрой, разминаясь и украдкой поглядывая на противника. Мы, хроники и пенсионеры, со своей стороны пошли на меленькую хитрость: всех наших ходячих хоккеистов мы живописно расставили вдоль бортика. Так они могли произвести ложное впечатление и даже напугать.

Лично я восемь лет отзанимался конькобежным спортом. Поэтому стремительно рассекал по льду, нарезая круги. Приехавшая в гости молодежь еще не знала, что из десяти бросков по воротам я мажу одиннадцать. Так что они опасливо косились в мою сторону и о чем-то перешептывались.

Закладывая очередной головокружительный вираж, я вдруг заметил, как из подъезда вышла моя жена. Точнее, моя будущая жена, тогда она ни о чем еще не догадывалась, бедняжка. Мы только-только начали встречаться и успели зайти в океаны друг друга лишь по щиколотку, не решаясь нырнуть с головой. Жена направилась в сторону магазина, но, заметив на «коробке» оживление, повернула в нашу сторону. Очевидно, она захотела посмотреть, на какой-такой хоккей ходит ее молодой человек.

Я понял, что жена сейчас наблюдает за мной, не подозревая, что в ответ я наблюдаю за ней. И решил повыпендриваться. Разогнался и помчался по площадке на космической (по нашим, пенсионным меркам) скорости. Мои старикашки в касках набекрень приободрились, расхорохорились. А гостевая молодежь как-то заметно скисла и начала пятиться к выходу.

Я – как знаменитый французский актер. Мне бы вовремя остановиться, во всех смыслах, и я был бы красавчик и хищник-сердцеед, как Ален Делон. Но я – как другой знаменитый французский актер, как Пьер Ришар. Который не умеет вовремя останавливаться, во всех смыслах.

Жена уже дошла до хоккейной площадки и с интересом следила за происходящим, стоя у бортика снаружи. И я решил добавить к своему парадному автопортрету последний решающий штрих. Любитель индийского кино и дешевых спецэффектов, я сделал рывок и на полной скорости как бы случайно повернул голову назад в сторону жены, посмотрев через плечо. Наши взгляды встретились, она мне улыбнулась, и я с мужественной грацией помахал ей рукой. И в следующую секунду врезался в противоположный бортик.

На той же самой космической скорости. Клюшка, каска и краги разлетелись в разные стороны. Я рухнул на лед, как поверженный рыцарь на средневековом турнире, трагически-неуклюже грохоча латами, и звездочки из космоса закружились перед глазами. Мои пенсионеры, стоявшие у того самого борта, от неожиданности стали падать один за другим – сработал эффект домино.

– Все понятно, – сказал капитан молодежной команды, – давайте начинать.

Вот тогда, в то самое мгновение моего позорного триумфа или триумфального позора, жена и выбрала меня раз и навсегда.

– Этого берем, – откуда-то из-под сердца шепнула жене сердобольная русская женщина, – этот без нас пропадет.

Я отлично помню первый обед, который приготовила моя будущая жена. Это были покупные пельмени, обнаруженные в моей холостяцкой морозилке.

Меня сразу подкупило то, что жена вообще решилась заглянуть туда, ведь холостяцкая морозилка – это место пострашнее морга в фильмах ужасов: каких монстров там только не встретишь. Покупные пельмени выглядели виновато и всем своим растерянным видом словно сомневались в том, что они еще по-прежнему пельмени, после стольких-то лет в замке Иф. Когда их погрузили в воду, они сразу всплыли – недобрый знак. Но жена небрежно бросила в кастрюлю лавровый лист, и композиция сразу приобрела более уютный, камерный вид. С такой же элегантной небрежностью богиня Терпсихора в свое время бросила человечеству искусство танца.

В тарелку с дымящимися пельменями жена добавила майонез. Я ел, макая пельмени, распухшие в кастрюле от собственной значимости, в белоснежность майонеза, и, закатывая глаза практически до полного оборота на триста шестьдесят градусов, думал о том, что эта конкретная женщина – немножечко богиня.

Скорее всего, не из-за майонеза. Вряд ли из-за него одного.

Я коллекционирую походки.