– Спектакль обсуждали? – догадался я.

– Нет.

– Ну, вообще об искусстве? О новых постановках? О пьесах? Рецензиях? Нет? Ну, об интригах? Кому какая роль досталась, все такое…

– Нет.

– Неужели о политике? – удивился я. – О Сталине? О Жданове?

– Тьфу! – сказал Борис Гаврилович. – Конечно, о женщинах! О чем еще могут говорить три сравнительно молодых мужика?

В рассказе про коммуналку на Покровке я написал, что был сосед, которого считали доносчиком и провокатором. Мне вдруг стало неловко. Да, считали. Но вдруг это была только сплетня?

Не знаю. Может быть. Я тогда был еще маленький.

Вот история более зрелых лет.

Семидесятые годы. На работе знакомлюсь с немолодым интеллигентным человеком. Разговариваем. Он говорит, что все прогнило. Кругом ложь. Брежневу навесили орден Победы. Придумали «Малую землю». Хлеб закупают в Америке.

Я осторожно киваю. Вздыхаю.

– И все молчат, – горестно говорит он. – Вот вы человек молодой, а тоже молчите. А ведь русская молодежь не молчала! Декабристов помните?

– Май на дворе, – отшучиваюсь.

Вроде отстал. Потом говорит:

– У вас почитать что-нибудь есть? Что-нибудь интересное ?

– Ну, например?

Он приблизился и вполголоса:

– Исаич у вас есть?

Ладно, думаю. Хорошо.

– Есть. Завтра принесу.

Прихожу, он навстречу. «Принесли?» – «Принес, вот в портфеле». – «Лучше давайте я пойду в буфет, и вы мне там отдадите».

Книжка маленькая, завернута в газету. Вхожу в буфет. До последней секунды надеялся, что пронесет. Что ошибка. Но нет! Сидит мой старший друг, а за соседним столиком – два малознакомых паренька.

Вхожу, сажусь, кладу книгу на стол.

Они к нам – цап ее из моих рук. Весело так:

– Что это тут наши книголюбы читают?

Я говорю:

– NN просил Исаича почитать. Вот я принес.

Разворачивают. На книжке написано: «Егор Исаев. Суд памяти. Поэма»

– Это не Исаич, а Исаев, – говорит паренек.

– Исаев, Исаич, – говорю. – Какая разница? От слова Исай. Хорошее издание. С иллюстрациями Бисти. Тоже лауреат Ленинской премии.

– Почему тоже? – спрашивает паренек.

– Потому что Исаеву тоже Ленинку присудили. Пойду чаю возьму. Вам взять?

– Пожалуйста, если нетрудно, – говорит NN. – Вот, возьмите денежку. Спасибо за книжку!

– Читайте на здоровье.

Он даже виду не подал. Ни тогда, ни потом. А я, между прочим, не поленился сходить за этой книжкой в магазин «Москва». Рубль десять заплатил.

А поэт Егор Исаев, как началась перестройка, тут же перестал писать поэмы и начал разводить породистых кур на своей даче в Переделкине. Говорят, добился больших успехов.

Лет тридцать пять тому назад по делам службы я посещал одно очень закрытое и почти военное учреждение. Чиновника, к которому у меня было дело, я застал в кабинете главного начальника. Кабинет был просторный и солидный, а над столом для совещаний, как положено, висели портреты членов Политбюро ЦК КПСС.

Довольно, кстати, дорогие. Уж на что наша контора была небедная, но у нас руководители партии и правительства висели в виде фотографий в латунной окантовке. А здесь – маслом на холсте, в тяжелых буковых рамках.

Указанного товарища я застал за интересным занятием. Под его руководством двое мужчин в синих спецовках снимали один портрет, а на его место вешали такой же – новый. Товарищи Брежнев, Андропов, Громыко и так далее. Тоже маслом на холсте. Но живописная манера сильно отличалась. Снимаемые портреты были исполнены в духе заглаженного академизма, а новые – написаны широкими пастозными мазками.

– Вы это зачем? – спросил я.

– А ведь неплохо, правда? – торопливо заговорил он. – Хорошего художника нашли, верно? Смело! Современно! Вот товарища Суслова и не узнать сразу, надо шагов на пять отойти.

Ну да, конечно… Так я и поверил, что начальство этого очень закрытого и почти военного учреждения вдруг разочаровалось в школе Бродского-Лактионова и увлеклось исканиями лианозовцев.

– Ладно трепаться, – сказал я. – Что случилось?

– Дежурного офицера застукали, – признался товарищ. – Ночью. Вернее, под утро. Вот на этом самом столе. Трахался, сукин кот, с уборщицей. Прямо вот тут, на столе, – повторил он.

– Ну и что? – спросил я. – А портреты при чем?

– То есть как при чем? – возмутился он. – Это же при них было!

И он показал на снятые и стоящие на полу портреты, оскверненные созерцанием бесстыдства.

Теперь их меняли на другие. Непорочные.

Стола, однако, никто не трогал.

Хорошие книжки в стародавние советские времена – были. Издавались. Но купить их почему-то было нельзя.

Мой отец был писатель. А на Кузнецком Мосту был такой магазин – «Книжная лавка писателей». На первом этаже все обыкновенно, а на втором – такой специальный магазинчик. Только для членов Союза писателей. Причем если приходил какой-то неизвестный член, то у него требовали членский билет.

Главным человеком там была Кира Викторовна. Очень строгая женщина. Я просил папу позвонить Кире Викторовне, чтобы она меня допустила до недлявсехних книжных сокровищ. Он иногда звонил, хотя неохотно. Ну, кто он был? Писатель, которых в одной Москве тысячи три. Или даже пять (да кто считал!). А она – распорядительница Кафок и Цветаевых. И писем Ван Гога. И вообще. Поэтому он не мог с ней раз и навсегда договориться – мол, вместо меня будет приходить мой сын. Надо было предварять звонком каждый визит.

А в магазине «Академкнига» на Советской площади в иностранном букинистическом отделе царил Ян Янович, чудный сухонький старик, похожий на профессора филфака. Там с книгами было почти свободно. Знаешь немецкий – вот тебе Кафка, знаешь английский – вот тебе Джойс.

Но тоже были свои сложности. Однажды я разжился двумя книжками Агаты Кристи. Даже названия помню: “ Sparkling Cyanide” и “Cat Among the Pigeons”. Прочитал. Ничего особенного. Дай, думаю, продам их в букинистический. Приношу Яну Яновичу, он говорит: «Нельзя». – «Как нельзя?» – «А так. Есть список книг, запрещенных к приему. Да, молодой человек. Не только литература, но альбомы репродукций тоже. Абстракционистов не берем. Сюрреалистов. Дали – ни-ни! Из реалистов – Модильяни запрещен. А вот Дюфи – можно».

Ну, хоть Дюфи можно. Понятно почему. Он веселый такой, жизнеутверждающий.