От явного подтекста его слов огонь, тлевший внутри Кэтрин, вспыхнул ярким пламенем.

— Ты, вероятно, старался отвлечь меня?

— Я делал все, что мог, — уклончиво ответил он.

Его голос выдавал волнение, и Джонатан резко повернулся к окну.

Кэтрин не возражала, если бы он и сейчас делал все, что может. Несмотря на то что Джонатан сидел, вглядываясь в темноту за окном, во всем его облике чувствовалось нетерпение.

Роль сиделки была ему явно не по душе.

Может, все-таки попросить его уйти? — подумала Кэтрин. Но новый оглушительный раскат грома заставил ее отказаться от этой мысли.

Нужно заснуть, решила она. И проснуться избавленной и от грозы, и от Джонатана.

Но только она стала укладываться поудобнее, как молния осветила все вокруг. Кэтрин оставила мысль о сне и вновь села, чувствуя напряжение во всем теле.

Просто не обращай на него внимания, приказала она себе. Но сказать оказалось гораздо легче, чем сделать. Она видела отражение мужа в зеркале, висящем на противоположной стене, и, сколько ни убеждала себя не смотреть туда, никак не могла оторваться. Невыносимым было и молчание, воцарившееся в комнате.

Злясь за свое слабоволие, она спросила:

— А что пугает тебя, Джонатан?

— Ты. Я думал, ты предсказуема, а оказалось наоборот. — Он нахмурился, словно рассердившись на себя за откровенность. — Я виноват в случившемся. Мне не, надо было обучать тебя езде на мотоцикле.

Так вот в чем причина его решения не оставлять ее до полного выздоровления! Кэтрин ощутила в душе холодок разочарования.

— Мне не хочется, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Я взрослая женщина и должна сама отвечать за свои поступки.

— Тебе такие поступки не свойственны. Ты женщина практичная и деловая, — пояснил он, продолжая смотреть в окно.

Джонатан явно избегал взгляда Кэтрин, и это дало ей повод подумать, что он не хочет с ней разговаривать. Она попыталась молчать, но долго не выдержала.

— Ты говорил, что не рассчитывал на прочность наших брачных уз. Неужели одна из причин этого — моя практичность?

Он пожал плечами и наконец-то посмотрел на Кэтрин.

— Не я один сомневался в их долговечности.

Ты сама довольно скептически относилась к нашему союзу. Помню, как однажды сказала, что наш брак продлится до тех пор, пока обе стороны не получат ту выгоду, на которую рассчитывают.

— Рассчитывать на взаимную помощь вовсе не означает искать выгоду, — возразила Кэтрин.

— Я понял очень давно, что не надо рассчитывать ни на чью помощь, — ответил Джонатан.

— Может быть, тебе просто попадались не те люди?

Его лицо стало сдержанно-непреклонным.

— «Те» люди попадаются крайне редко.

— Но ведь Клайду ты доверял?

— Это совсем другая история, — ответил Джонатан, вновь повернувшись к окну.

Как бы хотелось, чтобы он так же доверял и мне, подумала Кэтрин, глядя на его профиль.

Да, конечно, он далек от совершенства, но на него можно положиться, размышляла она. Такой мужчина не подведет. Но у их брачного союза довольно короткая история. Настолько короткая, что она, Кэтрин, ее даже не помнит.

Но, может быть, она ошибается? Может быть, ей хочется верить в его несуществующие достоинства, потому что она вышла за него замуж? Не очень-то приятно сознавать, что в выборе мужа главную роль сыграло обычное влечение.

Неожиданно ощутив страшную усталость, она прилегла на подушки и закрыла глаза…

Луч солнца, проникнув в комнату, разбудил Кэтрин. Она вспомнила грозу и поняла, что уснула прежде, чем все стихло. Медленно повернула голову в сторону окна, с некоторым сожалением думая, что увидит пустое кресло.

Но нет, Джонатан сидел на прежнем месте. Он спал, свесив голову на грудь и скрестив руки.

Встав с кровати, Кэтрин крадучись подошла к креслу, боясь разбудить мужа. Вероятно, с такой же предосторожностью подходят к спящему льву.

Ей хотелось коснуться его взъерошенных волос, потереться щекой о его щетину. Но больше всего хотелось вновь оказаться в его объятиях и почувствовать себя в безопасности, как это было прошлой ночью. Однако, вспомнив, что пребывание в этой комнате Джонатану в тягость, Кэтрин подумала, что ни о какой безопасности не может быть и речи, когда она рядом с ним…

Чтобы не потревожить его, она решила одеться в ванной. Не стоит его будить, подумала Кэтрин. Но, взглянув на мужа еще раз, устыдилась.

Судя по виду, Джонатану было неудобно спать в кресле. Наверняка шея и спина у него затекли, и в этом ее вина.

— Джонатан… — прошептала она.

— Да, милая… — ласково произнес он.

Внутри у нее все перевернулось. Кого он называл этим именем? Ее или какую-то другую женщину?

Джонатан потянулся, распрямляя спину, и застонал. Увы, сегодня ему придется несладко, все мышцы будут болеть, подумала она.

— Да… — повторил он, открыв глаза и с нежностью глядя на Кэтрин.

Но через секунду выражение его лица изменилось — стало привычно суровым. Джонатан отвел от Кэтрин взгляд и рукой убрал волосы со лба.

— Кажется, гроза позади, — сказал он, поднимаясь с кресла.

— Джонатан, — повторила она, все еще находясь под впечатлением произнесенного ласковым тоном обращения «милая», и нежности, с какой он посмотрел на нее в первое мгновение после пробуждения.

В ответ Джонатан равнодушно поглядел на нее.

— Мне пора на работу, — сообщил он, направляясь к двери.

Оставшись одна, Кэтрин коснулась спинки кресла, в котором он только что сидел.

Ткань еще хранила тепло его тела. Джонатана уже не было в комнате, но в ушах Кэтрин продолжал звучать его ласковый голос. Она почему-то была уверена, что «милой» он мог называть только ее.

Отчего же она ничего не может вспомнить?

Кэтрин напряглась. Должно быть, есть в ее прошлом болезненный узел, который память развязывать не желает. Интуиция подсказывала Кэтрин, что она не ошибается.

— Ну и гроза была ночью! — воскликнула Джиневра, когда Кэтрин вошла в кухню. — Однако, глядя на тебя, не скажешь, что ты провела бессонную ночь, — добавила она с лукавой улыбкой.

По тому, как блестели глаза тетушки, Кэтрин заподозрила, что она вовсе не так крепко спала, как думал Джонатан.

В подтверждение этой догадки Джиневра поинтересовалась:

— А как Джонатан?

В эту самую минуту открылась дверь и вошел Джонатан. Он выглядел уставшим. К тому же на подбородке у него красовался пластырь — видимо, порезался, бреясь.