Когда мы говорим об «охоте на ведьм» в изначальном, историческом значении этого термина, на ум приходят Англия и ее североамериканские колонии, Испания, Франция, различные германские государства, но никак не Россия. И это при том, что в ведьмах на Руси недостатка не было; но организованных государством ли, церковью ли массовых кампаний по их выявлению и преследованию ведьм в русской истории мы не находим. Это, однако, вовсе не означает, что российские законодательство, полицейская и судебная практика не знали такого понятия, как ведовство, и не занимались его преследованием.

О сходствах и различиях

Другое дело, что изначальное отношение к ведьме в Западной и Центральной Европе принципиально отличалось от такового в Европе Восточной: английская или немецкая ведьма неизбежно рассматривалась как непрощаемая грешница, заключившая сделку с Князем Тьмы и представляющая колоссальную угрозу для окружающих. Восточнее же, как пишет один из родоначальников научного исследования темы, классик украинской историографии В. Б. Антонович: «Допуская существование в природе сил и законов, вообще неизвестных, народ считал, что многие из этих законов известны лицам, которые сумели тем или иным способом их познать. Итак, само по себе познание тайны природы не считалось за что-то греховное, противоречащее религиозному обучению…» Иными словами, для наших предков ведьма – не служитель дьявола, а существо, обладающее недоступной большинству силой, которая может быть направлена как во вред, так и во благо. Соответственно, если «охота на ведьм» в Европе инспирировалась церковью и светскими властями как противостояние вселенскому Злу (со всеми присущими подобной борьбе «перегибами на местах» и прочим разлетом щепок), то среди родных осин ведовские процессы имели точечный и, юридическим языком выражаясь, гражданско-правовой характер, где речь шла преимущественно о возмещении причиненного ущерба. Разумеется, если ущерб был масштабен, наказание переходило в уголовно-правовую плоскость, как в 1204 году в Суздальском княжестве при князе Всеволоде Большое Гнездо, где некие «лихие бабы» были сожжены за неурожай, или как в 1411 году в Пскове, где несколько «жёнок вещих» были подвергнуты такой же казни за то, что якобы наслали на город чуму.

Масштаб явления оценить, судя по всему, невозможно. Архивы различных ведомств за XVII–XIX века содержат сотни соответствующих дел, но, во‐первых, сохранность наших архивов оставляет желать лучшего, а во‐вторых, судебному или административному преследованию подвергалась, несомненно, малая часть замеченных в колдовстве (гораздо чаще в дело шел самосуд, в казенных бумагах не фиксируемый). Тем не менее можно с уверенностью говорить о том, что мы имеем дело не с разрозненными случаями, а по крайней мере со времен первых Романовых, со сложившейся практикой. Так, например, в 1635 году, в царствование Михаила Федоровича, одну из царицыных золотошвеек, Антониду Чашникову, уличили в обладании магическим корнем. По личному распоряжению царя было проведено тщательное расследование, с применением основных видов следственных действий того времени – очной ставки и допроса под пыткой. В результате выяснилось, что мастерица страдала от дурного отношения мужа и обратилась к плотницкой жене Таньке, которая дала ей корень «обратим» и «велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до нее-де будет муж добр». В деле имеется решение: «Сосланы в Казань за опалу, в ведовском деле, царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, и велено ему в Казани делати недели и поденный корм ему указано давати против иных таких же опальных людей. Да в том же деле сосланы с Москвы на Чаронду (округа на севере Вологодской земли. – А.К.) Гриша-плотник с женою с Танькою, а велено им жить и кормиться на Чаронде, а к Москве их отпустить не велено, потому что та Гришина жена ведомая ведунья и с пытки сама на себя в ведовстве говорила». Очевидно, мягкость приговора объясняется тем, что никакого злого умысла против царствующих особ выявлено не было. В те же годы другое обвинение в чародействе имело куда более тяжкие последствия. Еще одна царская золотошвейка обвинила свою подругу в том, что она «сыпет пепел на царский след» с целью причинить государю зло. Поскольку муж обвиняемой оказался литовским подданным, естественным образом родилось дело об иностранном заговоре, а после смерти в течение нескольких месяцев двух малолетних царских сыновей все стало ясным как день, и только смерть под пыткой «спасла» обвиняемую от костра, на который была отправлена, например, некая Марфушка Яковлева, обвиненная в 1682 году в наведении порчи на государя Федора Алексеевича.

Дела волшебные

Вместе с тем власти хотели быть в курсе состояния дел по вопросу о ведовстве, для чего регулярно обязывали местные церковные и светские власти информировать столицу. Например, указ Анны Иоанновны от 1737 года вменял епархиальным архиереям дважды в год доносить в Синод о состоянии дел с «суевериями». Разнообразие суеверий естественным образом соответствовало разнообразию человеческих отношений: известная современная исследовательница темы Е. Б. Смилянская в фундаментальной монографии «Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в.» на материале 240 следственных дел о волшебстве выделяет четыре основных вида заговоров: для умилостивления власть имущих (около 20 % дел); лечебные (свыше 30 %); любовные (около 16 %) и с целью вызвать порчу или предохраниться от таковой (порядка 15 % дел). Некоторые из них были весьма сложными и требовали от следствия немалых усилий. Например, дело крестьянки Катерины Ивановой из д. Тишина Угличского уезда, которую в 1764 году две односельчанки обвинили в чародействе. Дело это замечательно тем, что в нем сплелись воедино неоднозначные, мягко говоря, представления наших предков о ведьмах, сферах их деятельности и пределах их возможностей.

«…По одному диаволу, взойдите!»

«Дело» началось с того, что две молодые крестьянки, Анна Иванова и Прасковья Семенова, в состоянии, судя по всему, истерического припадка «выкликнули» имя вдовы Катерины Ивановой. Науськанные родственники «истиц» побили «ответчицу», и та на свою беду решила пожаловаться в провинциальную канцелярию. В канцелярии дело приобрело иной масштаб, и под пыткой Иванова призналась в получении от малознакомой женщины специальной травы, давшей ей власть над двумя бесами, которые выполняли по ее указанию различные работы, а затем «по злобе» вселила их в своих соседок. Любопытно, что в руки властей Иванова отдалась сама, спасаясь от самосуда, который намеревались учинить над ней односельчане. На следствии она показала, что «получа деревни Ивановской от крестьянской женки по отчеству Гавриловой, а имени не знает, которая уже лет с девять умерла, траву, по научению той женки призывала к себе дву диаволов и их посылала в реку Молокшу таскать каменья, а потом-де, сказав женкам Татьяне Максимовой, Катерине Гавриловой и