— На тебе и впрямь лица нет. Хочешь отдохнуть — ложись, подремли чуток… — неожиданно совершенно по-свойски предложил Ицхак, поднимая с пола перевернутый оборотнем табурет и прислоняя его к стенке у двери. — А мне все равно сегодня уже не уснуть. Посижу тут, в уголке. Постерегу ваш с Ривкой сон. Уверяю тебя, Тарас, что ни поп, ни церковь до утра никуда из деревни не денутся. Тем более — брезжит уже за окном… А ты и в самом деле умаялся. Тетя Соня, как увидит бледный цвет твоего обличия, точно заартачиться. Не захочет за такого упыря нашу кровиночку отдавать…

Сказал — и тут же заткнул себе рот, испуганно озираясь. А потом быстро зашептал на иврите какую-то охранительную молитву.

— Ладно… Спасибо, дядька Ицхак… — Тарас уже начинал привыкать к тому, что непрерывно вынужден менять свои планы. — Немного вздремнуть мне и в самом деле не помешает…

Хотел еще что-то прибавить, но всего лишь мотнул упрямо чубом, ткнулся лбом в сложенные на столе руки и тут же, мгновенно провалился в глубокий, крепкий сон, — присущий только молодым людям, убежденным, что впереди у них еще очень много времени и все можно успеть.

Проснулся Тарас, как только первые лучи солнца заглянули в горницу. И хоть спал он всего ничего — даже шея не успела занеметь от неудобного положения — парень почувствовал себя вполне отдохнувшим. Вот только с глазами у него творилось что-то неладное. Привычный мир словно подернулся легкой дымкой и стал раздваиваться. Но, не так неопределенно, как бывает при опьянении или после сильного удара по голове, а четко, словно каждым глазом Куница смотрел по отдельности. И видел, соответственно — нечто иное. К примеру — правый глаз утверждал, что кувшин сам взлетел в воздух и стал наполнять, стоявшую на столе, кружку. В то время как левый — явственно наблюдал полупрозрачную и чуть скособоченную женскую фигуру, чья тонкая рука, собственно, и удерживала столь ретивый сосуд.

Или вот еще: в то время, когда правый глаз Куницы видел самую обычную входную дверь, левый вдобавок подмечал еще и слабое сияние, разлитое по всему дверному косяку. Особенно яркое возле, подвешенной на гвоздик и перевернутой рожками вниз, подковы и — прямо над порогом. А еще более странным было то обстоятельство, что Тарас не только стал подмечать все эти странности в собственном доме, но также откуда-то знал, что подобное свечение издает, наложенное на дверь, охранное заклинание.

Куница обалдело помотал головой, усиленно поморгал, но ничего не изменилось. Правый глаз по-прежнему утверждал, что в комнате никого нет, а левый — с той же настойчивостью показывал, как кикимора, налила в кружку молоко и поставила кувшин на место.

— Видишь меня, хозяин? — прошелестела уважительно полупрозрачная женщина. — Не удивляйся… Это в тебе голос второй крови заговорил. Он же и колдовское зрение порождает. Выпей лучше парного молочка…

— И что, мне теперь все время в глазах двоиться будет? — пробормотал Тарас, не переставая тереть веки.

— Ну, что ты… — успокоила парня кикимора. — Вскорости привыкнешь и будешь смотреть вокруг тем зрением, каким сам захочешь. В зависимости от того, что увидеть понадобится.

— А раньше, почему со мной такого не случалось? — со вчерашнего дня парень уже почти ничему не удивлялся, и все происходящее воспринимал, как должное.

— Раньше, хозяин, старая ведунья жива была, — присоединился к разговору домовой. — А только одному в роду, колдовское умение дается.

Тарас отхлебнул молока и спросил:

— А где дядька Ицхак? Ребекка еще спит?

— Ушли они недавно. Не стали тебя беспокоить… А мы и не препятствовали. Это ж свои… Худого не думали.

— Тогда, слушай мой приказ! — Куница окончательно проснулся и все вспомнил. — Суседко, запри покрепче дверь и никого более не впускай. Даже если в дом вся святая инквизиция вместе с Папой ломиться станет. Я хочу, наконец, услышать вашу историю от начала и до конца. О тайне крови, о колдовском умении и обо всем другом, что еще недоговорено…

— А ты, хозяин, разве совсем ничего о себе не знаешь? — домовой неспешно вскарабкался на дальний краешек стола, так что его мохнатое личико стало вровень с человеком.

— Ты, это…

— Осей меня кличут, — доверил свое имя новому хозяину домовой.

— Ося, — прибавил суровости своему голосу Куница. — Давай договоримся сразу: я спрашиваю, ты — отвечаешь. Желательно — кратко и понятно. А свое любопытство оставь на потом. Хорошо? Но, чтоб не начинать с обид, на этот вопрос скажу тебе так: за последние сутки произошло такое множество невероятных и странных событий, что я уже не берусь утверждать: что мне известно наверняка, а что — только чудится… Это понятно?

— Да, хозяин.

— Вот и славно. Тогда, Ося, считай, что меня только что обронил на капустную грядку аист, я совершенно ничего не знаю о жизни, и начинай, наконец, уже рассказывать! Тем более что почти так оно и есть. Матушку я почти не помню. Отец меня все больше ратным наукам обучал. А бабушка… если и рассказывала какие-то сказки, так я к ним прислушивался ровно столько, сколько и ко всем прочим байкам. Послушал, послушал — да и забыл…

— Ну, что ж — тогда конечно, хозяин… — степенно кивнул Ося. — Тогда, придется все с самого сначала…

Домовик потер пальцами нос и загундосил на одной ноте, словно молитву:

— Донской казак Тимофей Никифорович Куница однажды попал в плен к басурманам. А что был крепок телом и силен, как бык — те продали его гребцом на османскую галеру. Год спустя — запорожцы захватили в Черном море басурманский корабль и освободили невольников. Обратно на родной Дон Тимофей возвращаться не захотел — остался на Сечи. Был принят в курень. Вскорости показал себя воином умелым и храбрым. К тому времени как раз был подписан королем Сигизмундом указ о создании реестрового полка. Ну, а на Низовье разве что какой обедневший шляхтич в ладах с королевским законом. А так — либо холоп беглый, либо и того хуже. Несмотря на обещанное короной прощение былых грехов, желающих обменять привычную бесшабашную свободу на дисциплину и оседлую жизнь, — на необходимые для реестра три сотни не набиралось. Чтоб не усложнять и так непростые отношения с латинянами, сечевики стали тянуть жребий — и среди других "счастливцев", судьба идти в реестровый полк выпала и Тимофею Кунице. С тех пор стал он на южных рубежах королевства справлять дозорную службу.

Домовик перевел дыхание и бесцеремонно хлебнул молока из Тарасовой кружки.

— А однажды — сопровождая купца, твой отец проезжал мимо Михайловки, где и повстречался с матушкой вашей. Полюбилась она ему так крепко, что вскоре и свадебку сыграли. Вот только не знал Тимофей Никифорович, что бабушка его невесты и матушка Аглаи Лукиничны, Любава — была не совсем человеком. Точнее — совсем им не была…

— Это как?! — не удержался от восклицания Тарас.

— Ваша прабабушка, хозяин, была вилой*. Когда люди только начали в здешних местах селиться — женщин в округе почти не было. Вот ваш прадедушка Лука и поймал себе в лесу вилу. Да и что в том странного? Она же внешне совсем как обычная женщина, только краше. А если у вилы отобрать крылья, то она становится во всем покорной своему хозяину. Одна беда — живут они недолго, как собаки. Лет десять. Повезет — пятнадцать… Но — зато, вила передает своим детям часть колдовского умения. Вот так оно и случилось, что в тебе, хозяин, помимо человеческой души, имеется еще и частичка нашего духа.