href="ch3.xhtml#id143" class="a">[47], не имея для этого серьезных оснований, – а в ХХ веке среди шекспироведов уже не было солдат, рвущихся в бой, чтобы опровергнуть «необоснованное предположение». Это его исследование и новый неожиданный вывод отвлекли внимание читателей от того важного факта, что к личности Шакспера добавилась еще одна малопривлекательная черта: он способен угрожать смертью или увечьями своим противникам из-за вульгарных житейских ссор. Таковы были окружение и приятели Шакспера в Лондоне.

Известно, что Шакспер был ростовщик и откупщик, купил у короны право взимать десятину с жителей Стратфорда; когда-то эту десятину взимали монастыри. Несколько слов о занятии ростовщичеством в то время. Давать деньги в рост позволил англичанам Генрих VIII. Тем не менее, эта деятельность еще долго была не в чести у некоторых слоев английского общества. У Бэкона среди его эссе есть очерк о ростовщичестве, опубликованный впервые в 1625 году в самом полном, заново отредактированном сборнике «Опыты, или Наставления нравственные и политические». В нем Бэкон анализирует вредные и полезные для общества черты ростовщичества – он полагает это занятие злом, с которым невозможно бороться, а потому необходимо его признать, но разумно обуздывать. Однако уже видит в нем некоторую пользу для развития коммерции. И конечно, эссе – практическое наставление властям: Бэкон считает, что правительство должно установить верхний предел процента на данные в заём деньги. Во времена Генриха VIII и королевы Елизаветы максимальный процент был равен 10 %, а есть сведения, что отец Шакспера давал взаймы и под больший процент. Бэкон советует снизить ставку до 8 % для богатых негоциантов, а для прочих людей даже до 5. В 1623 году он записал отдельно свои соображения касательно ростовщичества, очень похожие на те, что содержатся в эссе, и в том же году парламент снизил этот процент до 8. «Традиционные этические нормы, восходящие к этике Аристотеля, не одобряли того, чтобы деньги рождали деньги, – это противоестественно, – пишет Викерс. – Церковь официально одобрила традиционное отвращение, основываясь на христианской идее любви к ближнему, запрещающей пользоваться к своей выгоде бедственным положением другого человека» [48]. А вот слова Бэкона: «Многое было сказано против ростовщичества. Говорили, что не подобает отдавать дьяволу божью долю, то есть десятину. Что никто более ростовщика не нарушает дня субботнего, так как он собирает плоды и по субботам. Что ростовщик и есть тот трутень, о котором сказано у Вергилия: “Ignvum fucos pecus a preasepibus arsent”. (“Трутней от ульев своих отгоняют, ленивое стадо”.) Что ростовщик нарушает первый закон, данный человечеству после грехопадения, а именно: “In sudore vultus tui comedes panem tuum” – “В поте лица твоего будешь есть хлеб” (Быт 3; 19), – но не “in sudore vultus alienti” (“в поте чужого лица”). Что ростовщику подобает желтый колпак, ибо он жидовствует, – евреи венецианского гетто должны были носить темно-оранжевые тюрбаны. Что противоестественно, чтобы деньги рождали деньги…» [49] Но не только от Бэкона мы знаем, как в Англии тогда относились к ростовщичеству.

Сэр Томас Оувербери, поэт, влюбленный в графиню Ратленд и отравленный в Тауэре графиней Сомерсет, которая была первым браком замужем за единоутробным братом графини Ратленд, в поэме «Характеры» назвал ростовщиков «дьявольским отродьем». Бен Джонсон в эпиграмме 57 приравнивает ростовщичество к профессии содержательниц борделей. А Роберт Грин в последнем прощальном послании к друзьям-драматургам («университетским умникам») прямо пишет, что драматург, каким бы забулдыгой ни был, никогда не станет давать деньги в рост, а актер, каким бы добродетельным ни был, никогда не станет братом милосердия. Даже евреи не имели право ссуживать под процент своим единоверцам, давали деньги в рост только христианам. Так же относится к ростовщичеству и Шекспир в комедии «Венецианский купец». Антонио, благороднейшая душа, говорит в третьей сцене первого действия:

«Я, Шейлок, не даю и не беру с тем, чтоб платить или взимать проценты».

Немного дальше Шейлок пеняет Антонио:

Синьор Антонио, много раз и часто

В Риальто поносили вы меня

Из-за моих же денег и процентов,

– и в конце монолога прибавляет:

Синьор, вы в среду на меня плевали,

В такой-то день пинка мне дали, после

Назвали псом…

На что Антонио отвечает:

Тебя опять готов я так назвать,

И плюнуть на тебя, и пнуть ногою» [50].

Из пьесы, а также из эссе Бэкона ясно, что было и другое отношение к ростовщичеству.

Для знати и драматургов это была подлая профессия, но сами ростовщики не видели ничего дурного во взимании процентов при займах. Промысел этот был разрешен законом, они им занимались открыто, не чувствуя угрызений совести.

Шейлок говорит:

Он ненавистен мне как христианин,

Но больше тем, что в жалкой простоте

Взаймы дает он деньги без процентов

И курса рост в Венеции снижает. ‹…›

Он… в сборищах купеческих поносит

Меня, мои дела, барыш мой честный

Зовет лихвой [51].

Так же, по-видимому, к своему делу относился и Шакспер. Ростовщиком был его отец, его лучший друг, рядом с ним похороненный. В его среде это было почтенное занятие.

Оно приносило деньги, укрепляло положение в обществе. Словом, стратфордский мирок обывателей понятиями, интересами, устремлениями, как небо от земли, отличался от мира аристократов и университетских умников-драматургов. Уважающий свое занятие Шакспер написать пьесу «Венецианский купец» не мог. Взгляды автора пьесы на ростовщичество противоположны взглядам капиталиста Шакспера.

И вот что интересно, все эти отрицательные с общечеловеческой точки зрения свойства характера, которые позволяют судиться из-за денег с попавшими в беду соседями, скрываться от уплаты подоходного налога в Лондоне, взимать десятину с сограждан, никак не влияют на воображение шекспироведов, они просто отмахиваются от них. Но зато как легко в их воображении рисуется трогательный Шакспер, любящий розы, весельчак и добрый малый. А ведь именно эти свойства документального подтверждения не имеют. И сегодня, когда я пытаюсь развеять приторный образ Шакспера, мои добрые подруги просят оставить его в покое, так им не хочется расставаться с этим образом, сочиненным шекспироведами и не имеющим ничего общего с тем Шакспером, что вырастает из сохранившихся документов и что изображен изначально на стене стратфордской церкви. Чтобы не быть голословной, привожу еще одну выдержку из Сэмуэла Шенбаума, из коротенькой подглавки, посвященной одному из самых значительных и интересных шекспироведов Джону Доверу Уилсону. «Довер Уилсон был редактор Кембриджского нового Шекспира, бесспорно одного из самых стимулирующих изданий драматурга, появившихся в XX веке, автор текстологических и эстетических статей. Эта его деятельность принесла ему славу крупнейшего