Баррет подходит к ней с видом ученого, которого оторвали от его многоумных занятий. Бет отряхивает снег со своих хрупких плеч.

– Ты чего пришла? – спрашивает он.

Она смело улыбается в ответ.

Страшно подумать: Баррета начинает утомлять ее смелость, ее победы над собой. Слишком много на них уходит времени и сил.

– Так, захотелось сегодня, – говорит она.

Мгновение спустя Баррет возвращается в свой обычный, человечный образ. Он обнимает ее, помогает отряхнуться от снега.

– В такую-то погоду? Покупателей сегодня человека три зайдет, больше не будет.

– А мне захотелось, – повторяет она и смотрит на него не терпящим возражений воинственным взглядом, с каким полуголодный мальчишка может размахивать знаменем на баррикаде или отважная девушка-детектив – настаивать, что преступление еще далеко не раскрыто; Баррет читал в этом взгляде тираническое своеволие смертельно больного человека: для меня больше не существует логики и причинных связей, я делаю не то, что нужно, а то, на что еще способна, и с каждой удачей меня надо поздравлять.

– Ну и здорово, – говорит Баррет.

Бет придирчивым хозяйским взглядом (магазин они с Лиз открыли вдвоем, деньги дала Лиз, а Бет придумала стилистику и вложила в предприятие свое безошибочное чутье того, что и когда у них станут покупать) окидывает торговый зал, где царит идеальный порядок.

– Неплохо выглядит, – говорит она.

И замолкает. Сколько ее не было… Недели три? Или больше?

– Можно открывать.

Бет делает несколько шагов.

– Джинсы не там лежали, – говорит она.

– Да? Точно. А теперь здесь лежат.

– Они должны быть ближе ко входу.

– Ну, я их как бы переложил. Туда, вглубь, подальше.

– Джинсы – это несущий элемент, – говорит Бет. – Какова главная потребность человека?

Баррет произносит с выражением:

– Найти для себя идеальные джинсы, которые бы сидели как влитые и так подчеркивали достоинства фигуры, что всякое мыслящее существо на планете хотело бы тебя трахнуть.

Она морщится от его художеств. Мантра, которую Бет ожидала услышать, звучит немного иначе: Все люди хотят найти себе идеальные джинсы. Все уверены, что идеальные джинсы изменят жизнь к лучшему. Человек, который нашел себе джинсы, начинает покупать аксессуары.

– Если хочешь, переложим их обратно вперед, – предлагает Баррет.

– Да, так будет лучше.

Оказывается, от ощущения собственной значимости, которое дается ему в виду скорого конца, смертельно больной может становиться более, а не менее докучливым, чем прежде. Кто бы мог подумать?

* * *

Проводив Бет до метро, Тайлер возвращается в привычный кухонный уют, тем более комфортный, что в квартире больше никого, насыпает себе две – нет, пусть будет четыре – дорожки и вынюхивает их одну за другой. Он всем существом ощущает звонкий подъем, искра пробегает по нейронам, сознание пронзительно проясняется.

В замоченную кастрюлю падает с крана очередная капля. Похоже, это добрая весть свыше.

Тайлер внезапно и с полной уверенностью осознает, что Бет поправится. Врачи говорят, что шанс у нее есть, а они же вроде принципиально никогда не обнадеживают больных понапрасну.

Бет выздоровеет. Тайлер закончит свою песню, и она наконец будет именно такой, какую он пытается написать уже много лет.

Он чует эту песню у себя над головой. Он почти слышит ее – нет, не мелодию, а шелест ее крыльев. Еще немного, и он подпрыгнет и схватит ее обеими руками, прижмет к груди. И нестрашно, что она больно проедется перьями по лицу, что может поклевать и поцарапать когтями. Плевать. Ему хватит проворства, он готов, он не боится.

Он в конце концов добьется своего, в ближайшее воскресенье тут, в гостиной, пройдет скромная церемония. Все у них устроится. Тайлер напишет красивую, выразительную песню. Баррет найдет крепкую любовь и подобающую работу. А Лиз… Лиз надоедят молоденькие парни, надоест ее собственная решимость превратиться в колоритную пожилую даму, живущую в утрированном одиночестве. Она встретит мужчину, которому удастся дольше обычных нескольких месяцев удерживать ее интерес к себе, который научит ее домашней близости, тихим семейным радостям – древнейшему испытанному источнику человеческого счастья, кроме Бет, известному практически всем.

После того как они с Бет поженятся, после того как Тайлер запишет альбом на маленьком независимом лейбле с безупречной репутацией и этот альбом оценит не самый широкий круг подлинных любителей (на большее замахиваться не стоит), он подыщет новую квартиру – не в таком мрачном районе, с большими двустворчатыми окнами, впускающими вдоволь света, с гладким и ровным полом. А американский народ (и как мог Тайлер в нем сомневаться?) не переизберет худшего в истории страны президента.

Все позади. Верится в это с трудом.

И тем не менее. Несколько месяцев как позади.

Скорее всего, болезнь еще вернется. Она почти всегда возвращается. Если однажды в силу некоей загадочной причины организм выказал слабость к безумному размножению клеток, охоту к убийственному росту, эти слабость и охота пребудут с ним до конца. Стремление к избыточной репродукции, пусть задавленное, запечатлевается в памяти тела, и по прошествии времени организму гораздо ярче помнится не возврат к умеренности, а безбрежный экстатический отрыв (только мозг ящерицы постигает смерть), и рано или поздно он обычно снова пускается в этот отрыв, оставив всякие попытки сопротивления.

Но сейчас рака нет.

И это не ремиссия. Он исчез без следа. Год назад, в ноябре, опухоли начали уменьшаться и за пять месяцев исчезли совсем. На первых порах казалось, что речь идет о естественных колебаниях размера, к которым они успели привыкнуть. Потом опухоли как-то уж слишком уменьшились. Параллельно сокращалась область поражения в печени. Все это происходило медленно. Какое-то время все думали, что болезнь всего лишь перестала прогрессировать. Но в конце концов, пасмурным днем в начале апреля, у себя в кабинете (том самом, где ледяную белизну стен делал еще студенее украшавший их тосканский пейзаж и где три года назад в общий для Тайлера и Бет словарный обиход вошло словосочетание “четвертая стадия”) Большая Бетти проговорила осторожно, что опухоли не просто не растут, но явно (тут Большая Бетти бросила взгляд на монитор, как будто нужные слова были написаны у нее там) должны скоро исчезнуть. Известие это она поспешно сопроводила напоминанием, что, мол, шампанское пока покупать рано. И затем монотонным голосом пожилого опытного священника завела проповедь о мерах предосторожности, о том, что надо, конечно, надеяться, но произойти еще может все что угодно.

Но так или иначе, новообразования продолжали уменьшаться. Патологические изменения в печени сходили на нет. Даже химиотерапевт Страшила Стив произнес слово “чудо”, притом что оно явно не из его словаря.