же теперь поделать, пришла уже».

– Тебя что, из дому выгнали? – не нашелся я.

– Ща! – надменно произнесла моя подруга, – меня выгонишь… Я сама кого хочешь выгоню!

Тонечка была немного навеселе. Совсем чуть-чуть, как мне показалось вначале. Но даже небольшое количество алкоголя для Тонечки Воробьевой было опасно. Это снимало всякие ограничения. Возникало интересное состояние, когда, еще практически трезвая девушка, культурная, воспитанная становилась несколько вульгарной.

– Давай, проходи скорее, – торопил я, – на свет комары налетят!

– Комары? – спросила Тонечка. – Причем тут комары?..

– Комары, радость моя, – злился я на себя из-за… не совсем правильной своей (несколько заниженной) оценки степени опьянения Тонечки, – имеют привычку пребольно кусаться в жопу, коли та оголена.

– Да, – неподдельно изумилась Тонечка, скрутившись так, чтобы зачем-то рассмотреть сзади свою клетчатую юбку, – в самом деле? Ну, так мы не будем ее оголять, – хихикнула Тонечка.

Все-таки она была хорошо «под шафе»! Хотя не перебор – это точно.

– Так чего, на счет дома? – повторил я вопрос.

– Какого дома, – не поняла Тонечка.

– Из которого тебя выгнали! – уже веселился я.

Тонечка некоторое время думала, потом просто спросила:

– За что?

– Ну, я не знаю, – продолжал дурачиться я, – может быть, ты мусорное ведро не вынесла вовремя?

Тонечка подумала еще.

– Завтра вынесу… А давай выпьем! – неожиданно предложила Тонечка, – хочешь?

– Уже не продают – поздно, – ответил я с наигранным укором.

– Е-рун-да! – отчеканила Тонечка, – сейчас принесу.

И вправду, Тонечка Воробьева сходила наверх, на какое-то время там зависла, потом вернулась… с двумя бокалами и пузатой бутылкой черного стекла. На этикетке красовалась надпись «CAMUS»

– Да ты – волшебница! – похвалил я Тонечку, прекрасно понимая, откуда этакая ценность.

– Да! – улыбалась она, – у Исаева стащила!

– Ага, – посетовал я, – а если он заметит, как ты думаешь, на кого подумает? На тебя или на меня?

– Да, ответила Тонечка Воробьева, – ведро я вынесу завтра… Что? Подумает? Да откуда он знает, что у него там стоит? Сам не пьет, а клиентам я сама приношу.

– Тонечка, радость моя, – придумывал я эротический сценарий, – я же на рабочем месте, как же я могу пить на рабочем месте?

– Что, – растерялась Тонечка, – никак нельзя?

– Никак! – проявлял я непоколебимость, – но мы что-нибудь придумаем.

– Конечно, придумаем, – подхватила действительно нетрезвая Тонечка. – Ой, а что это у тебя такое? Красиво как, лампочки мигают, – показала она на мою, расставленную по столу, радиоаппаратуру.

Я объяснил, как мог; Тонечка поняла (как могла).

– И что, если я в эту штуку говорить буду, меня кто-то услышит?

– Конечно. Много кто услышит. Надо только тангенту – вот эту клавишу – нажать.

Тонечка взяла микрофон, изящными пальчиками нажала тангенту и озорным голосом пропела: «Люди, здравствуйте все! Я вас всех люблю! Мы тут пьем коньяк! Сейчас трахаться будем!!!»

У меня отвалилась челюсть! Я стоял и не знал, что делать. Канал общий, людей висит на нем немереное количество! Многие мои товарищи по эфиру, конечно же, сразу определили, чья работает станция.

Станция, немного помолчав, ответила Тонечке хрипловатым женским голосом: «Блядь, везет же какой-то дуре! Поздравляю».

Тонечка перепугалась, бросила микрофон, сделала глазками хлоп-хлоп, стояла растерянная.

– Я думала, что выключено все, – надула Тонечка губки, – что же теперь будет?

– Плохо будет! – нагонял я на Тонечку страху, – очень потом плохо будет… если коньяк пить без лимона.

Тонечка Воробьева среагировала мгновенно:

– Есть! Есть лимон! Там, наверху. У Исаева в холодильнике. Там еще виноград есть. А пойдем к нему в кабинет!

– Милая моя, – возликовал я, – какая же ты умница! Там же не мое рабочее место!

– Ну вот, – радовалась Тонечка, – проблема снята.

– Вы там поаккуратнее! – хихикая, вступила станция в наш разговор.

Тонечка Воробьева ничего не ответила. Она презрительно сморщила носик, посмотрела на станцию и живописно показала ей «фак»!

Мы двинулись наверх. В дверях Тонечка тормознулась, снова презрительно посмотрела на станцию и с выдохом в нос произнесла:

– А тебе, пьяная уродина, обломится!

– Тонечка, – сетовал я, – ну успокойся, радость моя. Это была «Афолина»… позывной у нее такой. Она с центра Москвы. Кстати «Афолина» не пьет вовсе.

– Все равно уродина! – не отставала от станции Тонечка Воробьева.

* * *

Дорогой читатель! Если тебе кто-нибудь говорил или скажет, что секс на рабочем столе начальника, даже таком огромном столе, как у начальника моего – это верх удобства и наслаждения, не верьте ни на йоту! Тебя, мой доверчивый читатель, обманывают, тебя хотят развести (правда, не знаю, зачем). Со всей ответственностью заявляю – секс на рабочем столе начальника неудобен, вреден и безнравственен! Но до чего же, черт побери, замечателен секс на рабочем месте начальника! Нужно только соблюдать аккуратность, чтобы не оставались следы. Но какая к черту аккуратность, когда страсть такого вот уровня!

Расхристанные папки, с выскочившими и разбежавшимися листками документов, валялись на полу, под столом. На самом краю, испуганно и тихонько, позвякивали друг о друга пустые пузатые бокалы. Криво нарезанные кружки лимона, отдельно от блюдца, стопкой возвышались у телефонного аппарата. Пустая бутылка из-под коньяка «CAMUS» стояла на подоконнике рядом с томиком Ницше. Из приоткрытого окна доносились гудки маневрового Тепловоза. Свет мощных фар его иногда попадал в наше окно. И тогда кабинет Исаева освещался странным образом. Этот свет выхватывал из темноты детали кабинета начальника: вот дверь, с висящим на ней календарем (над цифрами – днями, море, песок, женская фигурка); вот сейф в углу прямо на полу с женской туфелькой, каким-то нелепым способом туда попавшей; кресло в другом углу… с опять же женской туфелькой. На противоположной, от окна стене, пропорционально с движением света от тепловоза, тенью своей плыл стол с четко прорисованным телефонным аппаратом, плыли позвякивающие бокалы, ненадежно стоящие на самом краю стола, и, также пропорционально, плыла, неистово двигаясь большая (больше одного человека) живая тень.

Тонечка Воробьева разметалась на столе. Е милое лицо скорее угадывалось, чем было видно. Но я, конечно, понимал, каким прекрасным оно может быть в этот миг! Полностью раскрепощенная алкоголем Тонечка, сопела носом (я же знаю, как любит она иногда плотно и упрямо сжимать губки). Редкий стон моей прелестницы, сопровождающий нашу бурную революцию, был немного похож на рык пантеры (которой меня в детстве напугали в зоопарке, безапелляционно заявив, что эта киска очень хочет меня сожрать, за то, что я промочил ботиночки).

* * *

Мы лежали молча. Отдыхали. Тепловоза за окном уже не было. Ничего не было – только мы одни с Тонечкой Воробьевой. Мы молчали. Мы отдыхали. И вот в этой, почти абсолютной тишине мягким коротким стуком с подоконника на пол