отделении тебя увидел, – сказал он. – Такая коса была!

– Она мне мешала. – Алеся взяла у него бокал. – На работе под шапочку не помещалась. И вообще…

– Что – вообще? Повзрослее выглядеть хотелось? – проницательно заметил он.

Вообще так оно и было. Борис всегда выглядел очень элегантно, и ей хотелось ему соответствовать. Конечно, они не бывают на людях вместе, но все-таки… Может, ему будет приятно видеть, что его любит эффектная современная женщина, а не примитивная девочка с косой.

То есть можно было, наверное, и из длинных волос соорудить прическу, которая выглядела бы не хуже стрижки, сделанной вчера в салоне на проспекте Скорины. Но со стрижкой нужный эффект достигался быстрее и проще.

Выпили шампанское. Алеся поставила свой бокал на пол и стала одеваться. Борис был уже одет. Он забрал оба пустых бокала и вышел из комнаты. Знал, что Алесю смущает, когда он смотрит, как она одевается.

В его объятиях не смущало ничего. Но как только размыкался их круг, не смущение даже, а тягостные мысли захлестывали ее.

Когда-нибудь это закончится. Но чем? Он сказал, что не сможет оставить сыновей. Это было год назад, в одну из первых встреч здесь, в квартире его приятеля, который уехал на стажировку в Польшу. У Бориса были от этой квартиры ключи.

– Я люблю тебя и приму любое твое решение, – вот что еще сказал он тогда.

Все двадцать лет своей жизни Алеся знала: надо делать что должно и будь что будет. В восьмом классе она выписывала в толстую тетрадку разные афоризмы – этот показался ей самым правильным. И весь ее разум, вся ее сущность говорили ей сейчас: «должно» означает расстаться с Борисом немедленно. Но любовь лишала ее и разума, и, наверное, сущности, и ничего было с этим не поделать.

Так есть ли смысл думать о том, что будет, раз ты все равно не делаешь что должно? Потому она и гнала от себя мысли о будущем, и лишь в минуты расставания с Борисом они захлестывали ее, как волны.

Может, если бы он был ее ровесником, все это закончилось бы раньше: ровесников вокруг много, все они схожи, и все ей понятны. Но Борис не просто взрослее, а значительнее, он такой один, и то, что было ей непонятно в нем – что дается лишь годами и без опыта прожитых лет понятно быть не может, – сплеталось с любовью к нему и держало сильнее, чем самые прочные сети. И так это длилось до того дня, когда Алеся поняла, что беременна.

«Быть такого не может! – похолодев, подумала она. – Я же ни одной таблетки не пропустила!».

Глупость собственного лепета была ей очевидна. Еще в колледже на лекциях по гинекологии преподаватель говорил:

– Нет ни одного противозачаточного средства, которое действовало бы стопроцентно. И никогда не будет – природа не позволит.

Вот и не позволила. Хотя зачем могла понадобиться природе Алесина растерянность и тем более отчаяние, которое охватило ее, когда первая растерянность прошла? Никакого глубокого природного смысла она во всем этом не видела.

Но разум ее прояснился. Может, прояснение имело гормональную причину? Да, наверняка так – о гормональных изменениях, происходящих во время беременности, на лекциях тоже рассказывали подробно.

И в этом прояснении разума слова, сказанные Борисом в самом начале их связи: «Я приму любое твое решение», – приобрели прямой смысл.

Решить, что делать, могла только она, решить это надо было как можно скорее, и советоваться об этом с Борисом требовалось не больше, чем о том, оставлять ли косу. Хотя значимость этих двух действий, конечно, невозможно было сравнивать. И сказать ему о беременности надо было уже после того, как у самой сложится какое-то решение. Алеся не знала, откуда у нее такая уверенность, да и решения никакого ей в голову пока не приходило…

Но после года связи с Борисом, после этого проведенного в смятении года, она своей уверенности обрадовалась.

Глава 9

– Вы умны, Алеся.

Обычно Игорь Павлович навещал свою маму днем, когда Алеся была на работе, поэтому виделись они не часто. И откуда бы ему знать о ее уме?

Но когда она спросила его об этом, он ответил:

– Глупые женщины не бывают красивыми. Разве что в восемнадцать лет. А вам-то не восемнадцать.

Она смутилась бы от этих слов, если бы и без них не понимала, что нравится ему. Для такого понимания не требовалось особенной догадливости, потому что он не особенно это скрывал. И то, что сегодня, застав ее дома, попросил проводить его до угла Подсосенского, а потом, когда до угла дошли, предложил посидеть в кафе, было лишь еще одним тому подтверждением.

– Мне тридцать, – сообщила Алеся.

Вернее, не сообщила, а напомнила: паспорт-то ее он видел.

– И вы очень красивы, – кивнул Игорь Павлович. – Точнее, гармоничны. Поэтому элементарная логика подсказывает, что вы умны.

Он говорил прямо, потому что был прямым человеком, а не для того чтобы ей понравиться; это она тоже уже поняла про него. Естественность его прямоты не вызывала неловкости. Можно было бы даже сказать, что она подкупала, если бы в Игоре Павловиче чувствовалось хоть малейшее желание ее подкупить.

Маргарита, с которой Алеся еще больше подружилась за полгода, прошедшие после того как та впервые пригласила ее к себе на дачу, недавно сказала про Леню Эткина, у которого работала операционной сестрой в хирургии:

– Он из таких, знаешь… Которые «менопорше» покупают.

А когда Алеся переспросила, что такое «менопорше», объяснила:

– Это английский термин. Недавно появился, я в инстаграме у кого-то видела. От слов «порше» и «менопауза». Когда мужчина от страха перед старостью покупает себе спорткар и начинает как подорванный девчонок клеить.

Игорь Павлович ездил на метро или на «Вольво» и Алесю не клеил. Она, конечно, не девчонка, но и его отношение к ней